Лапти сталинизма. Политическое сознание крестьянства Русского Севера в 1930-е годы - Николай Кедров Страница 42

Микромоделью стратегии этого конформистского акта может служить письмо десятника А. Н. Резвого из деревни Кулой Пинежского района [309]. В отличие от множества других подобных ему писем, оно не является ни жалобой, ни доносом, не содержит и намека на какие-либо проблемы в жизни рядового человека, побудившие его написать во власть. А. Н. Резвый начинает свое письмо «Многоуважаемому Михаилу Ивановичу» с утверждения, что ему известно, как Калинин принимает крестьянских делегатов, и поэтому уверен, что вождь обязательно ответит и ему. Затем автор письма дважды передает своему адресату привет от себя, желает здоровья и успехов. И только после всех этих словесных реверансов излагает формальную причину своего обращения. «Цель моего письма к вам такова — выразить сочувствие к вам в вашей великой работе». Но эта декларация, на наш взгляд, не является действительной целью корреспондента. Об истинной причине говорится в следующей части письма, где А. Н. Резвый снова пишет о желательности получить от М. И. Калинина ответ (иначе автор письма впадет в «аполитизм», то есть разочаруется) и наконец кратко излагает свою биографию. Это и есть, вероятно, наиболее вероятный мотив обращения. Автор был молод и стремился с помощью своего письма «убить сразу двух зайцев». С одной стороны, он ожидал, что видный партийный функционер обратит на него внимание, с другой — надеялся, получив ответ, словно орденом щеголять письмом Калинина перед своим начальством и товарищами. От многих других письмо отличается тем, что А. Н. Резвый не пытался решить каких-либо жизненных проблем. Его не выселили из дома в тридцатиградусный мороз, и его родные не умирали от голода. Для автора был важен сам факт соприкосновения с властью, поэтому это послание можно считать апофеозом конформистского акта. Оно тем более показательно при сравнении с другими письмами. Вряд ли можно ожидать большей критичности по отношению к своим адресатам от авторов, которые именно таким путем пытались решить свои насущные проблемы. Элементы протеста растворялись в различных конформистских стратегиях. Все это в итоге предопределяло репрезентацию в крестьянских «письмах во власть» советских политических лидеров как почти всемогущей, практически безгрешной, неустанно радеющей о судьбах малых мира сего силы.

Совершенно иначе центральная власть и советские вожди выглядели в деревенских слухах и фольклоре, представленных в сохранившихся в архивах материалах политического контроля. «Советская власть помойная яма, ни как не нагрузишь, только дай — подай, а от них ни фигу не получишь», — так образно выражались крестьяне Шенкурского района [310]. Прежде всего бросается в глаза оценка существующего в СССР режима как нелегитимного. Например, об этом говорил на одном из собраний по организации лесозаготовок житель Ровдинского района крестьянин Егор Лукин: «У сов. власти сидят самозванцы, которые умышленно истребляют наши леса, через свои лесозаготовки» [311]. Сам он, правда, объяснял позднее свои слова тем, что был пьян. Власти же доказывали, что пьяным он только «представлялся» с целью более успешной пропаганды своих взглядов. Тем не менее представление о нелегитимности власти имело широкое распространение в северной деревне. В политическом дискурсе крестьян обнаруживается несколько причин такого неприятия. Традиционно на протяжении всех 1930-х годов фигурировала неприязнь по этническим мотивам. Нередко крестьяне говорили, что у власти в Советском Союзе находятся евреи. Впрочем, иногда обыгрывалась и тема кавказского происхождения вождя. «По-армянски Сталин пляшет, по армянски и поет / Если мы его не спихнем, то он всех нас з…т», — пели в одной из частушек того времени [312]. Кроме этого, официальным лозунгам противопоставлялась оторванность власти от широких масс, ее корпоративная замкнутость. Порою в своих высказываниях жители северной деревни были не столь уж далеки от понимания реального положения дел в СССР. Так, на территории колхоза «Ударник» Верхне-Тоемского района некий административно высланный Пантелеев говорил колхозникам, что «советская власть, именуя себя рабоче-крестьянское правительство, носит только красивую вывеску. Фактически у власти стоит кучка привилегированных коммунистов, которые угнетают рабочих и крестьян…» [313] В деревне Замолье Подосиновского района местный житель Степан Загоскин на одном из собраний по хлебозаготовкам высказал мысль, достойную Л. Д. Троцкого: «В СССР руководит буржуазия а не рабочий класс» [314]. В религиозной среде бытовали собственные представления о природе нелегитимности власти. Среди верующих распространялись эсхатологические слухи, в которых Сталин, а иногда и Ленин фигурировали в роли Антихриста.

Видимо, отчасти именно такими представлениями о природе сталинского режима (хотя они, разумеется, и не были единственной причиной) можно объяснить раздававшиеся иногда среди крестьян Севера призывы к неповиновению власти. Чаще всего такое неповиновение проявлялось в форме отказа от выполнения налогов и других государственных повинностей. Крестьяне считали, что государство и так задолжало каждому «лапотнику». В колхозе «Крестьянка» в 1932 году на общем собрании колхозников по этому поводу даже было принято специальное постановление: «Выдвинутые директивы партии и правительства о хозяйственном укреплении колхозов проводить не хотим, а жить хотим» [315]. В Харовском районе один из крестьян, видимо, по аналогии с пятилеткой, предложил «объявить неуплату налогов в течении пяти лет» [316]. Звучали и более агрессивные призывы: «надо взять оружие и идти на них» (Шенкурский район), «были бы орудия мы бы вам показали» (Пинежский район), «даешь войну с победой над соввластью» (Подосиновский район»). Впрочем, такие воинственные лозунги были характерны главным образом для периода массовой коллективизации на рубеже 1920-х — 1930-х годов. По мере относительной стабилизации общественной жизни в деревне крестьянский протест приобрел более пассивные формы.