Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия - Игорь Оболенский Страница 55

А потом появился режиссер Роберт Стуруа. Белла Мирианашвили, Гоги Кавтарадзе, Софико Чиаурели, начали делать какие-то этюды. Что-то начало меняться. Это заметил Миша Туманишвили, ему все не нравилось страшно. Какая-то группа самостоятельно что-то делает в его театре! Плохой знак — отдельно от хозяина что-то делать. А мы один спектакль в постановке Стуруа сыграли, другой. А потом Мишу уволили из театра. Как он в свое время уволил великих актеров Васадзе и Хорава.

Художественным руководителем стал До до Алексидзе.

А потом этот пост занял сам Стуруа.

Туманишвили ушел. И написал книгу даже — как это так, такой режиссер уходит из театра!

При нем у нас был завтруппой, который давал артистам хорошие советы. Если говорил — уходить, они уходили и действительно добивались успеха в другой сфере. Мне он тоже сказал:

— Кахи, ты же ничего не делаешь. Пока молод, уходи, учись другой профессии.

— Не уйду.

— Ну у тебя же в жизни есть сверхзадача?

— Есть! Чтобы Туманишвили сказал, что Кавсадзе — артист!

— Главная задача жизни такая? Ну тогда ты маленький человек.

— Что поделаешь? Некоторые большие люди, некоторые — маленькие. Значит, я — маленький. Но я — такой!

— Ну, дело твое.

Такой у нас с ним состоялся диалог. А потом сам Миша оставил театр. Мы со Стуруа делали какие-то спектакли, пришел успех, пришел.

Туманишвили в это время создал Театр киноактера. У него была такая привычка — он в свой театр ходил пешком из района Ваке. Я тогда уже популярным был, в кино снимался, меня узнавали. Ездил на «Волге». И вот как-то еду и вижу: Миша идет в театр. Я остановился: «Давайте подвезу». Он отказывается. Тогда я сказал: «Хорошо, идите, а я за вами поеду».

Короче говоря, сел он в мою машину. Едем, и я у него спрашиваю, как дела в театре.

— Ну что тебе, Кахи, сказать. Молодые у меня актеры еще, непросто все. Опыта у них нет. Если бы у меня был хотя бы один такой артист, как ты.

Я переспрашиваю:

— Что говорите?

— Если бы хоть один артист, как ты, в моей труппе был, я бы знал, куда вести театр.

— Все! Больше не говорите ничего! — сказал я ему. Довез до театра и уехал.

Потом уже у меня, конечно, появились новые задачи. Но самая главная, психологическая, была выполнена.

Один из дорогих для меня фильмов с моим участием — это «Мелодии Верийского квартала» Георгия Шенгелая. О том, что Георгий собирается снимать этот фильм, я узнал от него за кулисами театра Руставели.

В тот день я играл спектакль, а Георгий пришел просто как зритель. И между делом сказал, что запускается с новым фильмом. «Здорово! А кого я там буду играть?» — тут же спросил его я. Шенгелая ответил, что все роли уже распределены. И чтобы я, мол, не обижался. После этого он пошел в зрительный зал, ая — на сцену.

Так получилось, что в этом спектакле я танцевал. И делал это, признаюсь без лишней скромности, совсем неплохо. У нас был очень талантливый хореограф Юрий Зарецкий, который и поставил эти танцы.

Шенгелая после спектакля подошел ко мне и сказал: «Ты будешь сниматься у меня! Сыграешь роль учителя танцев».

Как потом ругался Зарецкий! Оказалось, что первоначально на роль учителя танцев был утвержден он.

Я был хорошо знаком с Верико Анджапаридзе, великой актрисой и матерью Софико Чиаурели.

Она была очень интересной женщиной. По соседству с нами жила семья ее родного брата, и она вместе с Софико часто приходила к ним в гости. Мы вместе играли с Кэти Анджапаридзе, сестрой Софико, и с нею. Потому я всегда относился к Чиаурели, как к двоюродной сестре.

Потом я бывал у них дома. У Михаила Чиаурели была большая коллекция пластинок с операми, которые я слушал. Рубинни, Руффо, Карузо. Все это я впервые услышал у них. Оперу «Паяцы» и вовсе выучил наизусть — от начала и до конца.

Но, конечно, с Верико мы не часто разговаривали. Все-таки она всегда была Верико Анджапаридзе!

Но вот когда я учился на втором курсе театрального института, то со сцены поздравлял ее с 60-летием. Я должен был вскрыть запечатанный свиток, прочитать приветственный текст, который был написан на нем, и потом снова его запечатать. От волнения у меня никак не выходило это сделать — прочесть прочел, а запечатать — не могу.

В конце концов, мне уже из зала стали кричать: «Уходи! За кулисами запечатаешь!»

А я так растерялся, не знал, что делать. Тогда со своего места поднялась юбилярша и обняла меня.

Нам не довелось, к сожалению, вместе сниматься. Правда, в одном фильме мы, пусть и в разное время, но снялись — в «Покаянии» Тенгиза Абуладзе.

Анджапаридзе появляется там в самом последнем эпизоде и задает знаменитый вопрос о том, ведет ли дорога к храму. И когда слышит отрицательный ответ, то удивляется:

«Зачем же тогда дорога, если она не ведет к храму?»

Тенгиз очень хотел снять в этой роли именно Верико. Но стеснялся предложить ей, так как роль была совсем малюсенькая. А когда предложил, она отказалась:

— Мало ли старых актрис в Тбилиси? Почему именно я?

Тогда Абуладзе собрался с духом и сказал, что заплатит ей за эти съемки, как за несколько съемочных дней.

— Вот с этого и надо было начинать, — ответила Верико и согласилась.

Она вообще была не только великой актрисой, но и очень мудрым человеком.

Я, надеюсь, тоже что-то понимаю про жизнь. Самое главное, что я понял, — никогда ничего не надо делать силой.

Вот есть в природе мужчина и женщина. Они рождены для того, чтобы встретиться, и мужчина обязательно должен полюбить женщину. Если этого не произойдет, элементарной физической жизни не будет.

Но если сделается насильно — это великое преступление. Лучше убить человека, чем изнасиловать.

Для того чтобы все получилось само, должен быть ум и терпение. Чего у дебилов нет. Они все силой хотят.

Я не люблю слова «терпеть другую нацию». Кто ты такой, чтобы терпел другую нацию? Ты должен, если не умеешь любить, уважать. А это совершенно другая вещь. Ты обязан уважать!

Мой девиз: «Не жалеть!» О том, что было.

Часто сетуют: «Я отдал ему все, аон.»

Но ты же это сам сделал? Почему тогда жалеешь? Значит, хотел тогда. Значит, в тот момент это доставляло тебе удовольствие. А сейчас жалеешь?

Когда мой сын уезжал в Америку, я ему сказал, чтобы он никогда не говорил: «А вот я думал.»

Не надо так говорить. Потому что вначале надо обо всем подумать и уже не жалеть об этом.

Кто-то спросил меня, что в жизни главное. Я без паузы ответил — форма! Важно не ЧТО, а КАК! Все люди объясняются в любви, все кутят, все делают гадости. А вот КАК это делается — главное. Все ведь люди разные, даже близнецы, отличается форма!