Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия - Игорь Оболенский Страница 56

У меня первая большая психологическая травма была, когда погиб мой 26-летний друг. Тело отвезли в морг. А мы пришли к нему домой и сказали его отцу, что Аполлон попал в аварию.

«Хапо машину разбил?» — спросил тот. Только об этом, допустить, что могло что-то более страшное случиться, мужчина не мог. Мы ответили: «Да, разбил». — «А где он сейчас?» — «Пойдемте».

Мы повезли его в больницу — прошли основное здание, повернули к моргу. Он понял, куда мы идем. Спускаемся в морг. Зашел. Там лежат несколько мертвых, накрытых простынями. Отец узнал своего сына по руке, которая была видна.

Знаете, как он отреагировал?

Кахи поднялся со своего места и следующий текст рассказывал, проигрывая происходящее.

Взял руку сына и усмехнулся, потом еще раз и начал смеяться. Вышел на улицу, сел в машину и только там заплакал. Другой бы, наверное, иначе сделал. Кто-то бы сразу свалился.

Радости и трагедии зависят не от их масштаба, а от нашей чувствительности. Все дело в нашем отношении к этим вещам! Все разные, абсолютно все!

Почему у одного актера есть успех, а у другого нет? Потому что каждый актер действует так, как только ОН понимает. И это по-разному действует на зрителя. На сцене стоишь, бывает, и держишь зрителя. Он все время с тобой.

А стоит подумать о постороннем, как тут же чувствуешь, что зритель отошел от тебя.

Ты ничего не сказал, не сделал, но чувствуешь это. Потом приходится прилагать усилие, чтобы вернуть внимание зала.

Поэтому я уверен: пусть будет плохо, но по-твоему!

Почему Нико Пиросманашвили был таким художником? Потому что рисовал так, как именно ОН ощущал.

Почему детские рисунки меня совершенно поражают?

Потому что дети рисуют, как только они чувствуют. Пиросмани был ребенок изнутри. Чист, как слеза детская. Потому и был гений.

Беседа для будущей книги была завершена. Встреча с Кавсадзе стала тем редким случаем, когда я сразу понимал, что обязательно напишу о ней. Потом мы просто болтали и созванивались по разным поводам.

Как-то я показывал Тбилиси своим московским друзьям. Специально выбирал не избитые туристические маршруты, а старался показать улочки, на которых бывают лишь местные и которые ярче всего передают дух этого дивного города.

И вдруг, совершенно неожиданно, среди прохожих заметил высокую фигуру Кавсадзе. Конечно же я представил актера своим друзьям.

Они были счастливы. И потом, когда их спрашивали о поездке в Тбилиси, отвечали: «Мы видели Грузию. Нам руку пожал сам Кахи Кавсадзе».

В 1969 году на экраны вышел фильм Георгия Шенгелая «Пиросмани» о великом художнике-самоучке.

Конечно, имя грузинского гения было известно и до этого, но для широкого круга так громко оно прозвучало впервые.

Ну а звездный, с позволения сказать, час Пиросмани пробил, как ни странно, благодаря Андрею Вознесенскому и Раймонду Паулсу, сочинившим песню «Миллион алых роз». И конечно, Алле Пугачевой, в 1982 году ее блестяще исполнившей.

Сюжетом для стихотворения Вознесенского стала легенда о безответной любви Пиросмани к французской актрисе Маргарите, ради которой он «продал картины и кров».

Принято считать, что художник родился в 1862 году, сам он называл годом своего рождения 1863-й. Первая выставка его работ прошла в Тифлисе, всего за несколько лет до смерти художника. Случилось это благодаря братьям Зданевичам. Которые, собственно, и стали первооткрывателями Пиросмани, его первыми биографами. Да и сама выставка проходила в их тифлисской квартире.

Я знал о Зданевичах. Но почему-то был уверен, что их потомки должны жить где-нибудь в Париже. Отчасти я оказался прав, и в дальнейшем станет ясно, что я имею в виду.

Но все равно, попав несколько лет назад в Тбилиси и услышав в разговоре своих новых знакомых фамилию Зданевич, не мог не поинтересоваться — не о потомке ли тех самых братьев идет речь. Оказалось, так и есть — говорили о дочери Зданевича-старшего.

Пара телефонных звонков — и вот я уже в гостях у Мирель Кирилловны. На ее доме висит мемориальная доска, где написано, что «здесь жил и работал народный художник СССР Аполлон Кутателадзе». Знаменитый в советские годы живописец, ректор Академии художеств Грузии, Аполлон Кутателадзе был мужем Мирель Зданевич и отцом ее сына Карамана, тоже ставшего художником.

Мы познакомились с Мирель Кирилловной, и я стал часто бывать у нее. Как правило, через несколько минут после моего прихода хозяйка говорила: «Ну, соловья баснями не кормят», уходила на кухню, откуда возвращалась с подносом, уставленным чашками с кофе и всевозможными сладостями.

А затем садилась в свое любимое плетеное кресло и принималась за рассказ. Каждый раз такой интересный, что по дороге домой я хранил стойкое молчание, не вступая ни в какие разговоры с попутчиками, боясь расплескать те дорогие истории, в которые меня посвятила дочь и племянница знаменитых Зданевичей.

При первых встречах, буду честен, мне несколько раз хотелось поправить Мирель Кирилловну: мол, в книгах и интернете это событие описано по-другому. Но я вовремя сдерживал себя, в конце концов осознавая невероятное — передо мной сидит непосредственный свидетель событий, о которых историки и журналисты писали лишь понаслышке.

«Только не спрашивайте меня про Пиросмани, — в день знакомства предупредила меня Мирель Кирилловна. — Об этом вам лучше почитать в книге. И про Илью Зданевича не спрашивайте, о нем тоже все написано».

Но в итоге конечно же мы говорили обо всем, не обходя стороной ни судьбу родного дяди моей собеседницы, ни истории, связанные с Пиросманом. Именно так братья между собой называли необычного живописца.

Конечно же я ожидал увидеть в доме Зданевич хотя бы одну картину Пиросмани. Но, как оказалось, опоздал на несколько лет.

— Все работы Пиросмани были отданы либо в музей, либо проданы, так как на что-то надо было жить, — вспоминала Мирель Кирилловна. — У нас дома оставалась только самая знаменитая работа Пиросмани — картина «Черный лев». От папы она перешла ко мне. Я так ее любила, часто разговаривала с ней. Знала ее наизусть и все равно рассматривала, удивляясь тому, как в творении Пиросмани органично сочетаются янтарные добрые глаза льва и хищно оскалившаяся пасть.

Но однажды в один из дней 1992 года, в одиннадцать часов вечера в нашу дверь постучали. Я выглянула в окно — перед домом стояли люди с автоматами. Я крикнула сыну, что к нам пришли какие-то бандиты. Но он отмахнулся и сказал, чтобы я открыла. Я так и сделала. На непрошенных гостях еще и маски оказались. Они прямо с порога заявили, что им нужна картина Пиросмани.

— У нас ее нет, — попыталась обмануть их я. — Мы все сдали в музей.