Клеопатра, или Неподражаемая - Ирэн Фрэн Страница 58

* * *

Попалась ли сама Клеопатра в ловушку, полностью отождествив себя с этим образом женщины-богини? Убедила ли себя, что только благодаря ей происходят в должные сроки нильские разливы, что от нее, как от Исиды, зависят судьбы мира? Это маловероятно, потому что, в результате общения с Цезарем и многолетних занятий и размышлений в Библиотеке, она тоже поняла, что такое История. Пусть она поняла это менее отчетливо и была менее одержима своим новым знанием, чем император, однако благодаря своей страсти к книгам она уже давно принадлежала к сообществу (в ту эпоху очень немногочисленному) людей, которые сознавали, что Время само себя формирует; и именно тот (поразивший Цезаря) факт, что она сумела сделать это открытие, придал такую прочность их союзу. Это было важнее, чем общность политических интересов, и уж куда важнее, чем рождение ребенка.

И вот, на второе лето после появления на свет Цезариона, когда диктатор [56] пригласил царицу в Рим, она почти сразу же собралась и выехала из Александрии. Не только потому, что хотела увидеть своего возлюбленного, показать ему его сына; не только чтобы успеть принять участие в празднествах, к которым уже готовились в Вечном городе, или в надежде повторить их былые бурные ночи (уже по просьбам, содержавшимся в его письмах, она поняла, что таких моментов будет немного). На этот раз новая война не отнимет у нее Цезаря. Но задача, которую Цезарь перед собой поставил, потребует от него больше сил и времени, чем любая война. Сейчас он пожелал перестроить Рим, перестроить весь мир. Открыть новую эпоху.

* * *

Это было очевидно, проглядывало сквозь строки его писем. Например, он просил царицу привезти с собой в Рим ее инженеров по земляным работам: он узнал, еще когда находился в Александрии, что египтяне уже две тысячи лет назад прорыли канал между Красным и Средиземным морями; сейчас он намеревался осуществить почти столь же грандиозный проект — осушить болота в окрестностях Рима, которые каждую весну заражали город своими ядовитыми испарениями. Но он решил заняться и самим городом, очистить его от грязи и мусора. Поэтому диктатор просил у Клеопатры, чтобы она прислала ему своих архитекторов, с которыми он обсудит планы сооружения новых городских укреплений и улиц, достаточно широких, чтобы на них могли разминуться две колесницы; он хотел, чтобы его город приобрел такую же четкую планировку, какая была характерна для Александрии, — пусть даже, чтобы добиться этого, придется повернуть вспять Тибр. И этот старый Рим, выстроенный из кирпича, он хотел заменить новым, мраморным. Хотел на месте сумрачной и хаотичной цитадели Ромула возвести другой город, в котором было бы много света и воздуха, город, открытый всему миру. Короче говоря, Александрию на берегах Тибра.

Сверх того, желая вступить в соперничество с Золотым городом, он мечтал о новом форуме, новом гигантском театре, Мусейоне, в котором мог бы разместить коллекции картин и статуй, наконец, о Библиотеке. На сей раз он не просил у Клеопатры разрешения проконсультироваться с одним из ее многочисленных ученых, а предпочел — гордость римлянина обязывала — поручить устройство своей библиотеки одному из величайших умов латинского мира, грамматику Варрону. Задача, которую император поставит перед этим человеком, будет идентична той миссии, которую Птолемеи доверяли лучшим из своих эрудитов, когда назначали их хранителями Библиотеки: составить сумму, универсальный компендиум всех человеческих знаний. Мифология, история, филология, юриспруденция, грамматика, музыка, арифметика… Цезарь, подобно Птолемею Филадельфу, повелел, чтобы все науки мира были представлены в этой Библиотеке — вплоть до той новой странной дисциплины, о которой римляне узнали от вавилонян, а те, в свою очередь, от египтян [57]. И еще, опять-таки следуя примеру Птолемеев, Цезарь мечтал привлечь в Рим лучших ученых мира, предложить им место, где они могли бы проводить свои диспуты, и даже предоставлять права римского гражданства всем врачам, ораторам, грамматикам, математикам, философам, которые пожелают поселиться в его городе.

Он мечтал об универсальной культуре, это было ясно; хотел сделать Рим центром мира, городом, который собрал бы в своем лоне все многообразные проявления человеческого духа, соединенные в одно целое его усилиями. Он даже собирался провести уникальную денежную реформу: ввести в обращение на всех территориях, завоеванных римскими орлами, единообразные монеты с фиксированным весом. Цезарь пытался сделать универсальным даже время и потому просил Клеопатру привезти с собой ее астрономов: он решил реформировать календарь, усовершенствовать его, чтобы люди во всех концах земли захотели вести летосчисление по новой, разработанной им системе [58].

Может быть, именно эта последняя просьба помогла Клеопатре разгадать стратегию Цезаря: он не выступит в поход для завоевания Великого Востока, пока Запад не упрочится на своих фундаментах, пока не станет совершенным во всех своих деталях, пока не будет иметь надежные ориентиры и ферменты единства, которые впоследствии диктатор без труда сможет перенести на всю совокупность обитаемых земель. Когда царица осознала это, для нее прояснился смысл и некоторых других его просьб, на первый взгляд несколько ребяческих. Он, например, просил прислать из Египта обелиски для украшения садов Вечного города. И это не было пустым капризом. Он полагал, что миссия римлян состоит в объединении Востока и Запада, и хотел, чтобы его сограждане «прочитывали» эту идею в самом окружающем их пейзаже. По той же причине он начал — к ужасу всех тех, кто испытывал ностальгию по добрым старым временам, — легализацию практики восточных культов. Он вновь открыл синагоги, прекратил преследования почитателей Исиды и разрушение их святилищ, даже собирался позволить им построить новый храм. Ходили слухи, что и дионисийским братствам, деятельность которых была запрещена уже более полутора веков назад, после ужасного скандала с вакханалиями, вскоре будет позволено свободно отправлять свой культ.

Разумеется, далеко не все проекты Цезаря были вдохновлены открытиями, сделанными им в Египте, и его размышлениями о синтезе культур, к которому стремился Александр. Некоторые гениальные наметки принадлежали ему одному; например, после тайного шифра, который Цезарь изобрел, чтобы его послания могли читать только преданные ему сторонники, он придумал новую форму книги, которая — так он мечтал — станет вечной и универсальной: вместо того, чтобы пользоваться традиционными нескончаемыми volumen («свитками»), которые нужно непрерывно раскручивать и скручивать, что затрудняет процесс сопоставления текстов и мешает спокойным размышлениям, он предложил разрезать пергамент на единообразные небольшие страницы и потом, сшивая их вместе, создавать codex, «книгу», которая в таком виде имеет неоспоримые преимущества перед свитком, как в смысле транспортировки, так и в смысле удобства обращения с ней.