Плач к Небесам - Энн Райс Страница 61

Он стал цепляться за землю, а она уходила вниз, и мелкиекамешки сыпались ему в рот. Сама земля двигалась, вздымалась кверху! Яростныйгрохот оглушил его. Дым и пепел вились вокруг столба ослепляющего пламени, присвете которого был виден высокий голый конус, уходящий к небесам. Тонио сновадвинулся вперед. Протянул руку к дереву, стоявшему всего в нескольких ярдахвыше, как последний, упрямый и измученный часовой, но упал и почувствовал, чтоего подбросило вверх, в то время как дерево с жутким треском расщепилось пополам.

Повсюду открывались трещины, из которых поднимался кипящийпар. Тонио стал поспешно отползать назад.

В рот набивалась грязь, к ресницам прилипали мертвые листья.Но перед полуослепшими глазами по-прежнему стояла красная вспышка, как привзрыве. Он отчаянно цеплялся за землю, которая поднимала его, перекатывала сбоку на бок. Снова раздался грохот, и его затрясло. Но хотя его горло сжималосьспазмами крика, хотя руки цеплялись за камни, он не слышал ни одного звука,который исходил бы от него самого, он вообще не чувствовал в себе жизни, ибостал частью горы и ревущего котла внутри ее.

Его лица коснулись теплые лучи солнца.

Дым висел в воздухе мириадами мельчайших частиц. Но где-тодалеко пели птицы. И это было не раннее утро. Перевалило за полдень, и он могопределить это и по положению солнца на небе, и по ощущению тепла на лице ируках. Притихшая гора негромко ворчала.

Тонио только что открыл глаза. Долгое время лежатнеподвижно, а потом понял, что рядом с ним стоит какой-то человек.

Его силуэт на фоне голубого неба был нечеток, а сам он былнастолько изнурен, бледен и так дико таращил глаза, что казался ожившиммертвецом.

В первый момент испугавшись, Тонио тут же разглядел за егоспиной прекрасные зеленые склоны, сливавшиеся внизу с плодородной долиной, накоторой выделялась мозаика ярких красок и света — Неаполь. Стоящим рядомчеловеком был всего лишь местный житель, вышедший некоторое время тому назад изсвоей хижины, чтобы предостеречь Тонио.

Не произнеся ни слова, он протянул руку. Вытащил Тонио изгрязи и медленно повел его вниз с горы.

* * *

Добравшись до города, Тонио зашел в одну из лучших гостиницна Моло и снял дорогой номер из нескольких комнат. Послал слугу в лавку запарой чистого белья и смог наконец вымыться.

Искупавшись, он приказал вынести лохань из комнаты икакое-то время стоял перед зеркалом голышом, разглядывая себя. Потом облачилсяв чистую рубашку, аккуратно расправив кружева у воротника и на манжетах, наделбриджи, чулки и сюртук и вышел на веранду.

На завтрак ему принесли фрукты и шоколад и еще турецкийкофе, который он так любил пить в Венеции.

Он уселся на открытом воздухе, глядя на белый пляж иголубовато-зеленоватое море.

В море было полно рыбацких лодок и судов, направлявшихся впорт.

Прямо под его верандой лежала площадь под названием Ларго,наполненная той суетной и суматошной жизнью, которую он уже привык здесьвидеть.

Тонио напряженно размышлял.

Хотя наступил редкий в его жизни момент, когда ему совсемнезачем было это делать.

Прошло уже четырнадцать дней с тех пор, как он приехал вНеаполь. А перед этим — еще четырнадцать дней в пути, после того как онипокинули убогую комнатенку в Фловиго. И все это время он, вероятно, ни разу неиспользовал по-настоящему свой разум.

То, что случилось с ним, навалилось на него всей тяжестью. Ион никак не мог представить и осмыслить полную картину происходящего. Скорееможно сказать, что разные аспекты случившегося роились вокруг него, какжужжащие мухи, посланницы ада, призванные свести его с ума, и это им почтиудалось. Раздираемый ненавистью, снедаемый скорбью по тому мужчине, которымникогда уже не будет, он ополчался против каждого встречного и даже против себясамого, без всякой цели и без надежды, ничего не исправляя и никого непобеждая.

Что ж, все это позади.

Все изменилось.

Хотя он и не вполне был уверен, что изменилось. Но посленочи, проведенной на Везувии, когда он мог двигаться, только если гора решалаподвинуть его, он понял, что самое худшее, самое ужасное с ним уже произошло итеперь это позади.

И главным в этом изменении было осознание — пришедшее не впылу гнева, но с холодной неотвратимостью, в миг опасности, — что онтеперь остался один, абсолютно один.

У него никого не было.

Карло сотворил с ним зло, неустранимое зло.

И это зло отделило Тонио от всех, кого он любил. Совершенноотделило. Он никогда не сможет жить среди родственников и друзей. А если бы этодаже было возможно, то их жалость, их любопытство, их отвращение простоуничтожили бы его.

Даже если бы ему не был запрещен въезд в Венецию, он никогдане смог бы вернуться туда из-за мучительного чувства унижения. Венеция и все,кого он знал и любил, оказались потеряны для него навсегда.

Хорошо. Это была более простая часть размышлений.

Теперь — более сложная.

Андреа тоже предал его. Наверняка Андреа знал, что Тонио —не его сын. И тем не менее заставил поверить в это, настроив Тонио противКарло, чтобы он продолжат за Андреа его битву после его смерти. Это былоужасное, ужасное предательство.

Но даже теперь Тонио знал, что сказал бы Андреа в своеоправдание. Если бы не Андреа, кем бы он стал? Первенцем в позорном выводкебастардов, детей опорочившего себя аристократа и обесчещенной девушки измонастыря? Какой была бы тогда его жизнь? А Андреа наказал непокорногоотпрыска, который не заслуживал ничего, спас честь семьи и сделал Тонио своимсыном.

Но даже воля Андреа не могла творить чудеса. С его смертьюсозданные им в собственном доме иллюзии и порядки рухнули. И он ни разу не далТонио понять, что его ожидает. Он отправил его на битву, сплошь основанную налжи и полуправде.

Не порождалось ли все это, в конце концов, неправильнопонятой гордостью? Тонио не суждено было это узнать.

Но что он теперь знал и понимал, так это то, что он вовсе несын Андреа и что человек, подаривший ему историю и судьбу, покинул его, а с нимисчезли и его мудрость, и его намерения, оставшиеся навек вне досягаемости.

Да, он потерял Андреа.

И что осталось от рода Трески? Карло. Карло, который сделалэто с ним, Карло, которому недостало храбрости убить его, но хватило хитростипонять, что ради рода Трески Тонио никогда и ни в чем не обвинит его.