Плач к Небесам - Энн Райс Страница 82

— Не были! — возразил Тонио. — Это все игры,глупости, ничего, кроме самого постыдного...

Доменико зажал уши руками, словно не желая слушать.

— И прекрати плакать, ради Бога! Ведешь себя как самыйнесносный евнух!

Доменико вздрогнул. Когда он заговорил, лицо его было оченьбледным.

— Как ты можешь говорить это мне? Ты должен ненавидетьсебя за то, что так говоришь со мной! О Боже, лучше бы ты никогда не приезжал,лучше бы я никогда тебя не встретил! Пропади ты пропадом! Гореть тебе в аду...

У Тонио перехватило дыхание. Он затряс головой, в отчаянииглядя, как Доменико направился к двери.

Но мальчик обернулся. Его лицо было таким совершенным, чтодаже горе не лишило его неотразимого очарования. Страсть разрумянила его иобострила черты, и он выглядел невинным и обиженным, как малое дитя, испытавшеепервое разочарование.

— Мне... Мне невыносима мысль о том, что я расстаюсь стобой, — признался Доменико. — Тонио, я не могу... — Оностановился, словно у него перехватило горло. — Все это время я думал, чтоты любишь меня. Когда ты только приехал, то был таким несчастным, такимодиноким. Казалось, что ты всех презираешь. А по ночам мы слышали, как тыплачешь, думая, что все спят. Мы слышали это. А потом ты вернулся, повязалкушак и постарался нас обмануть. Но я знал, что ты несчастен. Мы все это знали.Стоило оказаться рядом с тобой, и можно было почувствовать эту боль. Я еечувствовал! И я думал... Я думал, тебе со мной хорошо. Ты больше не плакал, иты был со мной. Я думал... думал... что ты любишь меня!

Тонио обхватил голову руками. Он тихо застонал и тут жеуслышал, как закрылась дверь и Доменико побежал вниз по лестнице.

Неделя была невыносимой. Бессонные ночи, потянувшиеся со дняотъезда Доменико в Рим, совершенно вымотали Тонио. Вечером, вернувшись изтрапезной, он понял, что больше не может работать.

Гвидо придется отпустить его пораньше. Ни гнев, ни угрозыего не удержат.

Доменико уехал, вместе с Лоретта, на рассвете после тоговечера в гостинице. Маэстро Кавалла должен был прибыть позже.

Тонио услышал смех и топот, доносившиеся из коридора.

Кто-то крикнул:

— Браво, Челлино!

Так звучал сценический псевдоним Доменико.

Тогда Тонио сорвался со своего обычного места наподоконнике, махом проскочил все четыре лестничных пролета и прорвался сквозьтолпу мальчиков у дверей. Холодный воздух на миг обжег его, но он тут же увиделкарету, которая собиралась трогаться. В руке у кучера уже был хлыст.

Доменико выглянул в окно кареты, и лицо его так просветлелопри виде Тонио, что у того сжалось горло.

— Ты покоришь Рим, — сказал он. — Все в этомуверены. Никого не бойся.

На лице Доменико появилась тоскливая улыбка, и Тонио едвасдержал слезы. Он стоял на булыжной мостовой, глядя вслед удалявшейся карете,пока его не начал пробирать холод.

* * *

И вот теперь он сидел тихонечко на скамье в классе Гвидо,понимая, что сегодня вечером больше ни на что не способен. Ему обязательнонужно поспать. Или просто прилечь в своей маленькой комнатке и потосковать оДоменико, подумать о том, как не хватает ему этих теплых рук и ног, уютнообвивавших его по ночам, этой податливой, благоуханной плоти, готовой дать емувсе, что он ни пожелает... Хотя в действительности его нисколько не волновало,доведется ему когда-либо увидеть Доменико или нет.

Он отмахнулся от этих мыслей и, чуть улыбнувшись, подумал отом, что, наверное, было бы неплохо, чтобы Гвидо поколотил его, когда оноткажется дальше заниматься. «Интересно, что я должен сделать, чтобы Гвидо ударилменя?» Теперь Тонио уже был выше ростом, чем Гвидо. Он вдруг представил себе,что будет расти и расти, пока его голова не коснется потолка. И словно услышалголос, объявляющий: «Самый высокий евнух в христианском мире! Несравнимо лучшийиз всех певцов, рост которых превышает семь футов!»

Он устало поднял голову и увидел, что Гвидо закончил писатьи внимательно смотрит на него.

Им опять овладело странное чувство, что Гвидо все знает онем и Доменико, даже об этой жалкой сцене в гостинице. Он вспомнил те комнаты,те свечи. Море за окном. Ему захотелось плакать.

— Маэстро, позвольте мне сегодня уйти, — сказалон. — Я больше не могу петь.

— Но ты хорошо распелся. Верхние ноты берешьзамечательно, — мягко возразил Гвидо. — И я хочу, чтобы ты спел этодля меня.

Он чиркнул серной спичкой и поднес ее к свече. Внезапно все,кроме небольшого освещенного пространства вокруг них, погрузилось во тьмузимней ночи.

Словно в оцепенении Тонио поднял глаза и увидел только чтопереписанные ноты.

— Это то, что ты должен спеть на Рождество, —пояснил маэстро. — Я написал это сам, для твоего голоса. — А потомочень тихо, словно для себя, добавил: — Впервые что-то мое будет здесьисполняться.

Тонио вгляделся в его лицо, пытаясь уловить следы гнева. Нов мерцающем свете было видно, что Гвидо спокойно ждет. В этот момент Тониопоказался разительным контраст между этим человеком и Доменико, и в то же времячто-то их объединяло — какое-то чувство, которое они пробуждали в Тонио. «Ах,Доменико — это сильф, — подумал он. — А Гвидо — сатир. А кто же тогдая? Большой белый венецианский паук».

Он горько улыбнулся, и ему на миг стало интересно, чтоподумал Гвидо, увидев изменившееся выражение его лица.

— Я хочу спеть это, — прошептал Тонио. — Ноеще слишком рано. Я обману ваши ожидания, если попробую. Мне будет стыдно передсамим собой и теми, кто придет меня слушать.

Гвидо покачал головой. Мимолетно, но ласково улыбнулся.

— Почему ты так этого боишься?

— Вы можете сегодня меня отпустить? Разрешить мнеуйти? — спросил Тонио и резко встал. — Я хочу уехать отсюда. Мнехочется быть где угодно, лишь бы не здесь! — Он зашагал к двери, но потомобернулся. — Так вы разрешаете мне поехать в город?

— Не так давно ты ездил в гостиницу, — заметилГвидо, — и ни у кого не спрашивал разрешения.

Его слова застали Тонио врасплох, выбили почву у него из-подног. Он глядел на Гвидо во все глаза, с опасением, близким к панике.

Но на лице учителя по-прежнему не было ни следа осужденияили гнева.

Похоже было, что он о чем-то размышляет. Наконец маэстровыпрямился, словно принял какое-то решение.