Плач к Небесам - Энн Райс Страница 83

Он внимательно посмотрел на Тонио, а потом медленно и чутьли не робко сказал:

— Тонио, ты любил этого мальчика. Все это знали.

Тонио был слишком изумлен, чтобы ответить.

— Ты думаешь, я слепой и не вижу твоегосостояния? — продолжал Гвидо. — Но, Тонио, ты знал уже столько боли.Разве это может быть для тебя ужасной потерей? Конечно, ты сможешь вернуться кработе, как делал это и раньше, и, конечно, со временем ты забудешь его.Возможно, эта рана затянется быстрее, чем ты думаешь.

— Любил его? — прошептал Тонио. — Доменико?

Гвидо поднял брови почти недоуменно.

— Кого же еще? — спросил он.

— Маэстро, но я никогда не любил его! Маэстро, я ничегок нему не чувствовал! О, если бы Господь послал мне наказание, которое могло быпослужить расплатой за это!

Он остановился, словно испугавшись собственнойоткровенности, и не сводил глаз с маэстро.

— Это правда? — спросил Гвидо.

— Да, правда. Но вся беда в том, что лишь я знал обэтом. И мне пришлось ему это показать. Именно тогда, когда он отправлялся вРим, получив самое важное приглашение, какого, может быть, у него в жизни небудет больше! Видит Бог, если мне когда-либо предстоит проделать то же самоепутешествие, как я буду презирать того, кто прогонит меня так, как я прогналего! Я смертельно обидел его, маэстро, я оскорбил его, и так безрассудно, такглупо!

Тонио замолчал. Неужели все это он говорит маэстро Гвидо? Онглядел прямо перед собой, удивляясь собственной слабости. Он ненавидел себя заэто и за одиночество, которое за этим стояло.

Но лицо Гвидо оставалось непроницаемым. Он чего-то ждал, непроизнося ни звука. На Тонио вдруг нахлынули воспоминания о тех мелких обидах,которые причинил ему этот человек.

Он понял, что должен немедленно уйти, что и так уже сказалдостаточно, что ему не удается владеть собой.

Но неожиданно для себя самого, помимо собственной воли илинамерения, он снова заговорил.

— Боже, если бы вы только не были таким грубым ибесчувственным! — воскликнул он. — Почему вы говорите со мной обовсем этом? Я отчаянно пытаюсь поверить в то, что могу быть хорошим в душе, могучего-то стоить, и тем не менее я превратил свою жизнь с Доменико в нечтопозорное, грязное! А он после таких ночей лил слезы, и виноват в этом я.

Он сверкал глазами, глядя на Гвидо.

— Почему вы тогда хотели утонуть? — спросилон. — Что заставило вас так поступить? То, что вы потеряли мой голос, закоторым ездили в Венецию? Хорошо. Но я ведь не только голос, я еще плоть икровь! И при этом я не мужчина и не женщина, и нет разницы, с кем я лежу, ипоэтому я сам себе отвратителен!

— Но что плохого в том, что ты лежал с ним! —прошептал Гвидо. — Кому было плохо от этого, теперь, когда ты тот, кто тыесть, а он тот, кто он есть? Что плохого в том, что вы хотели получить друг отдруга хоть немного любви?

— Это было плохо, потому что я презирал его! И я лежалс ним, как будто любил его, но на самом деле не любил. И это ужасно для меня.Даже в моем теперешнем состоянии.

Гвидо смотрел прямо перед собой. А потом очень медленнокивнул.

— Но почему же тогда ты делал это? — прошептал он.

— Потому что он был мне нужен! — воскликнулТонио. — Я здесь одинок, и он был мне нужен! Я не мог оставаться один! Япопытался и проиграл, и теперь я опять один, а это хуже, чем любая боль,которую я испытывал прежде. Я смотрел ей в лицо тысячу раз и поклялся еевытерпеть. Но иногда эта боль слишком сильна, чтобы ее выдержать. Он дал мнеподобие любви, позволил мне играть роль мужчины, и я принял это.

Он повернулся к Гвидо спиной. Прекрасно, не так ли? Плотинасдержанности прорвалась, и все его намерения оказались смытыми неудержимымпотоком. Он понимал лишь, что обрушивает свои проблемы на другого человека. Иеще ощущал ненависть. Ненависть и неприязнь, столь же отчетливые, как и те, чтоон испытывал к Доменико.

— Как мне вытерпеть это? — спросил он и медленноповернулся. — Как вы терпите это, работая день за днем с такой холодностьюи такой злостью? В вашем голосе нет ничего, кроме суровости и приказного тона.О Боже, неужели вам никогда не хотелось полюбить того, кого вы учите,проникнуться к тому, кто так мучительно старается выдержать безжалостный ритм,который вы устанавливаете для него!

— Ты хочешь любви от меня? — мягко спросил Гвидо.

— Да, я хочу любви от вас! — воскликнулТонио. — Я бы встал перед вами на колени, только бы вы, мой учитель,полюбили меня. Вы тот, кто направляет меня, лепит меня, слышит мой голос так,как никто никогда его не слышал. Вы тот, кто изо всех сил пытается сделать еголучше, таким, каким я сам никогда бы не смог его сделать. Как вы можетеспрашивать меня о том, хочу ли я вашей любви? Разве все это нельзя делать слюбовью? Разве вы не понимаете, что, покажи вы мне хоть чуточку тепла, и яраскрылся бы перед вами, как весенний цветок, я бы старался ради вас так, чтовсе мои недавние успехи показались бы вам ничтожными!

Я бы пел музыку, которую вы написали, если бы вы любилименя! Я мог бы сделать все, что, по вашему мнению, я могу сделать, если бы выдарили мне любовь вкупе с вашими самыми суровыми, самыми справедливымисуждениями. Соедините их и дайте мне, и тогда я смогу найти дорогу во тьме,смогу выбраться, смогу вырасти в этом чужом мне месте, где я оказалсясуществом, само название которого я не в силах произнести. Помогите мне!

Тонио умолк, не в силах еще что-нибудь сказать. Он и непредставлял, что этот разговор будет столь мучительным. Он не хотел дажесмотреть на это грубое, равнодушное лицо, в эти глаза, вечно пылающие яростью иполные презрения к любой боли и слабости. Он закрыл глаза. И вспомнил, каккогда-то давным-давно, в Риме, этот человек обнимал его. Теперь он чуть ли нерассмеялся вслух глупости всего того, что тут наговорил. Но внезапно комнатапоплыла перед его глазами, свеча неожиданно погасла, и, открыв глаза вкромешной, все нивелирующей тьме, он подумал: «О, это были просто слова, а непоступки. И это тоже пройдет, как все проходит, и завтра будет все по-прежнему,каждый из нас снова окажется в своем собственном аду, и все же я буду болеесильным, чем раньше, и более стойким. Потому что это жизнь, ведь так? Этожизнь, и пройдет много лет, таких же, как этот год, потому что так должно быть.Закрой двери, закрой двери, закрой двери! И нож, который привел меня сюда, быллишь острой гранью того, что ждет всех нас».

До него донесся запах горящего воска.