Плач к Небесам - Энн Райс Страница 92

Глава 10

Доменико произвел в Риме сенсацию, а вот Лоретта былосвистан и раскритикован публикой, а особенно аббатами — духовными лицами,всегда занимавшими первые ряды в римском оперном театре, — которыеобвинили его в том, что он украл многое у своего кумира, композитора Марческа.Поэтому во время представления они кричали: «Браво, Марческа! У-у-у, Лоретта!»— и затихали только тогда, когда пел Доменико.

Это вывело бы из себя любого, так что Лоретта вернулся вНеаполь, поклявшись, что ноги его не будет в Вечном городе.

Что касается Доменико, то он отправился по контракту кодвору одного из германских монархов. И мальчики в консерватории смеялись,услышав о том, что он имел там весьма приятное приключение с каким-то графом иего женой, играя в постели роль женщины для одного и мужчины — для другой.

Тонио слушал все это с облегчением. Если бы Доменикопровалился, он бы никогда себе этого не простил. Он все еще не мог слышать егопсевдоним, Челлино, без стыда и сожаления. Гвидо был очень расстроен тем, какприняли Лоретта, и, как обычно, пробормотал, что нет ничего ужасней римскойпублики.

* * *

Но Тонио был слишком захвачен собственной жизнью, чтобыпредаваться размышлениям о чем-нибудь еще.

* * *

Вскоре после Рождества он начал при малейшей возможностипосещать уроки фехтования. Какими бы ни были другие его обязательства, емуудавалось выбираться из консерватории по крайней мере три раза в неделю.

Гвидо был в ярости.

— Ты не должен этим заниматься, — твердилон. — Весь день занятия, потом весь вечер репетиции, по вторникам опера,по пятницам званые вечера у графини. А теперь ты хочешь проводить эти часы вфехтовальном зале, что за ерунда!

У Тонио тут же вытягивалось лицо, решительное выражениекоторого дополнялось ледяной улыбкой. И Гвидо уступал.

Тонио убеждал себя, что иногда, после целого дня занятиймузыкой, наслушавшись нервных, вечно препирающихся голосов, он должен побытьвдали от школы, среди людей, которые не были бы евнухами, а не то может сойти сума.

На самом деле все обстояло как раз наоборот. Он с трудомзаставлял себя посещать фехтовальный зал, здороваться с французом-учителем,занимать свое место среди молодых людей, прохаживавшихся по залу в кружевныхрубашках и всегда готовых предложить ему поединок.

Он чувствовал, что они разглядывают его, и был уверен, чтоза спиной они смеются над ним.

И тем не менее Тонио хладнокровно становился в позицию,красиво сгибал левую руку, пружинил ноги и начинал делать выпады и парироватьудары, стремясь все к большей скорости и точности, вовсю используя убийственноепреимущество, которое давала ему длина руки, во время атаки, совершаемой сочевидной легкостью и изяществом.

Он продолжал тренировку и тогда, когда другие ужевыдыхались, и, чувствуя покалывание в крепнущих мышцах ног и рук, превозмогаяболь, переплавляющуюся в дополнительную силу, с бешеной энергией использовал еепротив своих партнеров, иногда буквально прижимая их к стене, так что учителюфехтования приходилось вмешиваться и останавливать его, шепча ему на ухо:«Тише, Тонио, отдохни маленько».

Приближалась уже Страстная неделя, когда он осознал, чтоникто и никогда не шутил в его присутствии; никто не произнес вслух слово«евнух», если он находился поблизости.

Молодые люди постоянно приглашали его куда-нибудь: посидетьв таверне после урока, покататься вместе верхом или поучаствовать с ними вохоте. Тонио всегда отказывался. Но при этом видел, что завоевал уважение этихсмуглокожих и часто неразговорчивых южан, которые наверняка знали, что он неровня им. И это уважение немного согревало его.

Он избегал компаний молодых людей, настоящих мужчин, дажетех студентов консерватории, некастратов, которые продолжали признавать егоавторитет.

Но скрещивать шпаги с мужчиной? Он заставлял себя делатьэто. И скоро достиг такого уровня, что мог одолеть почти любого, с кем емудоводилось сходиться.

Гвидо называл это манией.

Учитель не догадывался о леденящем душу жестокомодиночестве, которое испытывал Тонио во время этих жарких схваток, и о том, скаким облегчением он после этого переступал порог консерватории.

Но он должен был это делать. Должен был изматывать, изнурятьсебя подобными тренировками.

И всякий раз, осознавая свою странность — слишком высокийрост или необычайную прозрачность кожи, — он останавливался и замедлялдыхание. А потом начинал неспешней двигаться, медленней ходить и говорить;каждый его жест становился изящным, неторопливым. Это казалось ему менеесмехотворным, хотя никто и никогда не говорил ему, что вообще считает егосмешным или нелепым.

* * *

Между тем маэстро Кавалла стал уговаривать Тонио занятьмаленькую комнатку рядом с комнатами Гвидо, на первом этаже. Гибель Лоренцоявно не давала ему покоя. И он также не одобрял трату времени на упражнения сошпагой. Другие студенты смотрели на Тонио снизу вверх, считая его чуть ли негероем.

— Но все же я должен признать, — добавилмаэстро, — что ты удивил всех рождественской кантатой. Музыка — это кровьи пульс этого места, и если бы у тебя не было таланта, ты бы не смог произвестито впечатление, которое столь очевидно на всех производишь.

Тонио запротестовал. Он не хотел лишиться вида на гору, нехотел отдавать уютную комнатку в мансарде, которую считал своей собственной.

Но потом сообразил, что все эти апартаменты на первом этажесоединены смежными дверьми, а его комната будет примыкать к спальне Гвидо, исогласился, после чего отправился в город, чтобы обставить комнату по своемуусмотрению.

Маэстро ужаснулся, когда увидел все прибывающие сокровища:люстру из венецианского стекла, серебряные подсвечники, покрытые эмальюшкафчики, кровать с балдахином и зеленой бархатной драпировкой, восточные коврыи, наконец, превосходный клавесин с двойным рядом клавиш и длинным треугольнымкорпусом. Охрой, золотом и оливковой зеленью, под ровным слоем лака, на нембыли изображены скачущие сатиры и нимфы.

Конечно, это предназначалось в качестве подарка для Гвидо,но преподнести его открыто было бы неудобно.

* * *

Ночью, когда шторы на окнах были задернуты, а в коридорахэхом отдавались неясные звуки, никто не следил за тем, кто в чьей постели спит,в какую комнату кто приходит и в какую уходит, и любовь Гвидо и Тонио так иосталась тайной для всех.

* * *