Плач к Небесам - Энн Райс Страница 93

Между тем Гвидо напряженно работал, создавая пасхальноепастиччо [34], которое капельмейстер с радостью ему доверилпосле успеха рождественской кантаты. Это пастиччо было целой оперой, в которойбольшая часть сцен представляла собой переделки старых, всем известныхпроизведений. Так, в первой части должна была быть использована музыкаСкарлатти, на отрывок из либретто Зено, во второй — что-то из Вивальди, и такдалее. Но Гвидо была предоставлена возможность написать последний акт самому.

Он создал партии и для Тонио, и для Паоло, чье высокое,сладкозвучное сопрано всех изумляло, и для еще одного многообещающего студента,Гаэтано, которого недавно прислали в учение к Гвидо в знак признания егорождественского сочинения.

Маэстро пребывал в эйфории. И Тонио вскоре понял, что, хотяон был в состоянии купить все время Гвидо для собственных частных уроков,учитель жаждал признания от маэстро Кавалла и для своих учеников, и для своихсочинений; Гвидо работал над осуществлением собственных заветных мечтаний.

В тот день, когда Кавалла принял оперу, Гвидо был таксчастлив, что даже подбросил в воздух листы партитуры.

Тонио опустился на колени, чтобы подобрать их, и взял сГвидо обещание свозить его и Паоло на пару дней на близлежащий остров Капри.

* * *

Узнав о предстоящей поездке, Паоло просто засветился отсчастья. Курносый, круглолицый, с копной непокорных каштановых волос, он былпреданным и нежным, и его нельзя было не любить. Поздно ночью в гостинице Тониоудалось разговорить его, и он опечалился, узнав, что мальчик совсем не помнитсвоих родителей, в памяти его запечатлелись лишь цепь приютов и старыйхормейстер, который обещал, что операция не будет болезненной, хотя на самомделе она такой была.

* * *

Но только когда подошла Страстная неделя, Тонио понял, чтоозначает победа Гвидо. Теперь ему предстояло появиться на сцене не в хоре, а вкачестве солиста.

Чем это было хуже выступлений в капелле или шествий сквозьтолпы обычных людей, по дороге в церковь?

И все же это ужасно пугало его. Тонио представил себе, каксоберется публика и как он выйдет вперед, на ярко освещенное пространство, ипочувствовал почти физическую боль: всплыло прежнее старое ощущение наготы,незащищенности и... чего-то еще? Того, что он принадлежит другим? Является тем,кто обязан ублажать, а не тем, кого ублажают?

Но ведь он так этого хотел! Он мечтал, чтобы все этодовелось испытать и ему — грим, яркие огни рампы, возбуждение, — и онвспомнил, что, услышав в свое время, как поет Доменико, подумал тогда:«Настанет день, и я сделаю это лучше!»

* * *

Но когда Тонио открыл наконец партитуру Гвидо, то обнаружил,что ему предстоит исполнять женскую роль. Он оцепенел.

Лишь через некоторое время он нашел в себе силы пойти спартитурой в пустой зал маленького театра, чтобы позаниматься.

Слабые лучи солнца скупо освещали зал; зияли темные пустыеложи, и сама сцена без занавеса и кулис была совершенно оголена, так чтопросматривались и мебель, и подпорки.

Сидя за клавишами и глядя на ноты, Тонио остро почувствовал,что его предали.

И в то же время он мог ясно представить себе, какоеизумление отобразится на лице Гвидо, когда он скажет ему об этом. Учительпоступил так с ним отнюдь не намеренно, просто предоставляя таким образомвозможность тренировки, которая была необходима.

Тонио заставил себя сыграть вступление и запеть в полныйголос. Он услышал, как первые звуки заполнили маленький театр. Весь будущийспектакль возник в его сознании. Он представлял себе толпу, слышал оркестр, онвидел светловолосую девушку в первом ряду.

А посреди всего этого ужасного великолепия был он — мужчинав женском платье. «Нет, нет, не мужчина, ты забываешься». Он улыбнулся. Теперь,по прошествии времени, Доменико казался ему возвышенно невинным и необычайносильным.

И Тонио почувствовал, как пересыхает у него в горле.

Он знал, что должен сделать это. Должен принять это так, какесть. Он прошел урок горы, а внутри сложенных лепестков этого нового ужасалежало семя большей силы. О, как бы он хотел снова взобраться на гору! Как быхотел понять, почему в первый раз это помогло ему, так изменило его.

Не раздумывая, он встал и закрыл крышку клавесина.

Потом, найдя в спальне Гвидо перо, написал учителю посланиена первой странице партитуры:

«Я не могу играть женские роли и не смогу никогда, и если тыне перепишешь эту партию для меня, я вообще не буду выступать».

Когда пришел Гвидо, они бы, конечно, поспорили об этом, еслибы только Тонио мог говорить. Впрочем, он прекрасно понимал, что все дискуссиини к чему не приведут. Он знал все доводы учителя. Кастраты повсюду играютженские роли. Значит, он считает, что сможет выжить в этом мире, выступая лишьв образах мужчин? Понимает ли, чем жертвует? Неужели он думает, что всегдабудет иметь возможность выбора?

Так что Тонио просто поднял глаза и тихо сказал:

— Гвидо, я не буду это делать.

И Гвидо вышел из комнаты. Он пошел просить у маэстро Кавалларазрешения переписать, полностью переделать последний акт.

* * *

Его не было, кажется, целый час.

И все это время Тонио чувствовал в горле необычную тяжесть исухость. Ему казалось, что он вообще не может петь. Смутные воспоминания о гореи о ночи, проведенной на ней, не приносили успокоения, и его терзал страх. Онбоялся, что, если смирится со своей нынешней жизнью, это полностью уничтожитего. Быть простым и жалким существом — таким, каким только и может бытькастрат, — означает для него смерть. Он всегда будет раздвоен. Боль будетприсутствовать всегда. Боль и наслаждение будут смешиваться и так или иначевлиять на него, формировать его, но никогда одна не вытеснит другое, инаоборот. Умиротворения никогда не наступит.

* * *

Он не был готов к тому, что Гвидо вернется в такомудрученном состоянии. Маэстро уселся за письменный стол и долго молчал. Потом струдом проговорил:

— Он дал хорошую роль Бенедетто, своему ученику.Говорит, что ты можешь спеть арию, которую я написал для Паоло. Там, в конце.

Тонио хотел сказать, что ему жаль и что он понимает, какогорчил Гвидо.

— Это твоя музыка, Гвидо, — пробормотал он, —и все ее услышат...

— Но я хотел, чтобы они услышали, как ты это поешь! Тымой ученик, и я хотел, чтобы они услышали тебя!