Симфония времён - Жоржия Кальдера Страница 16

Слухи по дворцу распространяются с огромной скоростью, это ясно, как и то, что придворные с большим энтузиазмом обсуждают мою специфическую внешность. Вероятно, за всю историю существования Собора я единственная пария, отмеченная клеймом позора, кому позволили ступить под эти величественные своды и проникнуть в общество этой касты, живущей вдали от сурового реального мира.

Заставив себя не обращать внимания на унизительный, пристальный взгляд Олимпии, я показала ей, как сыграть первую часть. Потом я повторила этот кусок помедленнее, нота за нотой, давая возможность ученице приноровиться.

В конце концов Олимпия сосредоточилась на своей скрипке и попыталась воспроизвести короткий отрывок.

Девушка не солгала: играла она из рук вон плохо. Неуклюжие пальцы, неправильная поза, множество ошибок. Я деликатно указала ей на совершенные промахи, надеясь помочь их исправить, но, похоже, ученица меня совершенно не слушала или просто не хотела стараться. Она даже не попыталась сменить позу или положение пальцев и чуть ли не открыто насмехалась над моими советами и наставлениями.

– Я же говорила, это бесполезно, у меня нет таланта, – заявила в конце концов Олимпия и пренебрежительно фыркнула.

Дрожащими руками она положила свой инструмент на стол, словно скрипка весила никак не меньше наковальни.

– А тебе хотя бы нравится музыка? – поинтересовалась я.

Непонятно, зачем столь высокопоставленной девице изучать искусство игры на музыкальном инструменте, если это занятие не приносит ей даже удовлетворения?

Девушка пожала плечами, отвернулась от меня и стала смотреть в окно – в этой комнате оно было всего одно.

– Мать считает, что нужно приобретать новые навыки, если хочешь получить более высокое место при дворе, а умение играть на скрипке – одно из необходимых условий, – тихо проговорила она. – Кроме того, матушка убеждена, что нелишне будет заручиться расположением женщины, которая делит ложе с Первым Палачом. Впрочем, все вышеперечисленное для нее гораздо важнее судьбы Альвина, моего предыдущего преподавателя…

Я нахмурилась, во-первых, потому что не все поняла из ее слов, а во-вторых, потому что меня шокировало упоминание постели. Конечно, покои семьи Туллий не очень шикарные, но какое это имеет значение, если живешь в самом роскошном и богатом месте на земле?

– Ты ведь и так живешь во дворце, чего еще можно желать? И каким образом игра на скрипке поможет тебе достигнуть высокого положения? К тому же я не понимаю, какой смысл в том, чтобы «заручиться моим расположением».

Вообще-то я толком не понимала, что означает это выражение.

Олимпия потерла лоб и закрыла глаза, всем своим видом демонстрируя крайнюю усталость.

– Вы взобрались на самую вершину в мгновение ока. Не знаю, как именно вам это удалось, но, должна признать, это весьма впечатляюще, учитывая ваше… – Она запнулась и сделала неопределенный, презрительный жест в мою сторону. Что ж, по крайней мере она честна. – Ну, знаете, учитывая ваше состояние. А на меня до сих пор не обратил внимания ни один высокопоставленный аристократ или прелат, несмотря на мою привлекательность, обходительность, талант и безукоризненное поведение. Здесь нельзя долго оставаться невидимкой, если нет высокого покровителя, жизнь невыносима.

Я не понимала, то ли ненавидеть эту девушку за ее откровенно неприятное отношение ко мне, то ли оценить ее искренность.

Олимпия вдруг прижала пальцы к губам и прошептала, словно обращаясь к самой себе:

– Мне не следовало всего этого говорить, теперь мне придется за это заплатить… Ох, во имя всех преисподних…

Из глаз девушки брызнули слезы и покатились по щекам, она все сильнее зажимала рот ладонью, словно пытаясь сдержать крик.

Я вдруг заметила бисеринки пота на висках девушки. Опустив глаза, я увидела красное пятно на рукаве ее платья в районе плеча – оно медленно увеличивалось, расползалось по бежевой ткани.

– Вы ранены? – вырвалось у меня.

Олимпия едва заметно покачала головой, теперь в ее глазах притаился страх.

Я поднялась с места, но тут веки Олимпии затрепетали, и она начала падать со своего кресла. Я бросилась к ней и успела подхватить, прежде чем бедняжка ударилась о пол.

– Прошу вас, госпожа Туллий, вашей дочери нехорошо! – закричала я. – На помощь, скорее!

Кое-как мне удалось усадить девушку обратно и пристроить ее голову на спинку кресла; потом, за неимением лучшего, я похлопала ее по щеке, надеясь привести в чувство.

Веки Олимпии снова задрожали, и она забормотала:

– Я больше не хочу идти к Фаустусу… Пусть это закончится, прошу вас. Я просто хочу снова увидеть Альвина… Мой милый Альвин… что же с ним стало?

– Мне очень жаль, но я этого не знаю, – ответила я, смущенная до крайности.

Я понятия не имела, что случилось с настоящей Первой Скрипкой после того, как его столь внезапно – и очень несправедливо – заменили…

В дверях появилась мать Олимпии. На миг Марсия застыла, открыв рот, потом, увидев, в каком состоянии находится ее дочь, подбежала к нам.

– О, нет, нет, моя дорогая! – запричитала она, гладя лицо дочери. Потом она, в свою очередь, заметила кровь на спине девушки. – Ничего страшного, все наладится. Еще немного мази, и все пройдет, вот увидишь. Нужно держаться, девочка моя, ты должна быть сильной. К вечеру ты должна быть на ногах и пойти на встречу с верховным прелатом, у тебя нет выбора…

Верлен

– Когда должен вернуться Тринадцатый легион? – спросил я у легата, медленно прохаживаясь перед строем солдат.

– Не раньше чем через десять дней, Ваша Светлость, – ответил тот, подстраиваясь под мой шаг. – На дорогах, ведущих к Ашерону, свирепствуют пепельные бури, таких опасных там еще не бывало. Будем надеяться, что потери, которые понесет легион в пути, будут не слишком велики.

Я проходил мимо одного легионера за другим, вглядывался в их одинаковые лица, в глаза со стальными зрачками и пытался угадать возраст каждого – бесполезное занятие. На лицах всех солдат отпечатались признаки преждевременного старения – побочный эффект, систематически возникающий при слиянии божественной брони с человеческими телами.

В последнем воспоминании, которое мы разделили с Сефизой, был мальчик лет десяти, не больше, которого забрал мой отряд. То видение рассказывало о самом трагическом дне в жизни девушки, хотя для меня в то время это было зауряднейшим событием. Если мои расчеты верны, то сейчас брату Сефизы лет пятнадцать, не больше.

Следовательно, несколько месяцев назад он, предположительно, закончил подготовку и уже приступил к службе легионера – если, конечно, пережил мучительный и зачастую опасный для жизни процесс трансформации.

Вот уже почти неделю эта мысль неотступно вертелась на краю моего сознания. И теперь я силился разглядеть черты того мальчика, на краткое мгновение мелькнувшие в видении, вглядываясь в лица своих солдат.