Ведьма-двоедушница 4. Дыхание смерти - Тамара Клекач Страница 5

Раскрыв книгу, я бегло пролистала ее. Многие страницы были загнуты, и только на одной из них в разделе "Порчи и проклятия" синими чернилами была обведена фраза "Некромантия может также быть проклятием, доставшимся от темных сил".

– Умничка! – прошептала я, сглатывая подступивший к горлу комок.

Мертвая магия отравила Игоря и в итоге убила. И то, что он не был в могиле, а разгуливал где-то, что не узнал меня, что, как выразился Федя, был пустым, могло означать лишь то, что он действительно был пустым.

Его душа покинула тело, но с телом продолжало происходить что-то неестественное даже с точки зрения магии. Возможно, даже и его смерть была неестественной.

И, если же дело действительно было в проклятии, которое высвободилось во время активности магического моста, то его наверняка можно было обратить. И, чтобы узнать как, мне нужно было лишь попасть в одно место.

Обойдя комплект летних шин, в которые Игорь так и не успел "переобуть" свой лексус, я сорвала пыльный чехол с мотоцикла.

Черт, казалось, прошла целая вечность с того дня, когда я в последний раз ездила на нем. С покупкой второй машины, рассчитаной не только на меня, но и на брата и детей, я совсем забросила его.

Игорь надеялся, что девочки, которых мы удочерили, положительно повлияют на меня, и я оставлю страсть к скорости в прошлом, но обещание это сделать, которое я так и не дала ему, стало еще одним из числа тех, которым теперь было не суждено сдержаться.

Ловко маневрируя среди растущих утренних пробок, я быстро доехала до висячего моста через Москву-реку, расположенного на трассе Садового кольца.

Гранитная облицовка проезжей части блестела от еще несошедшей ночной влаги, но колеса мотоцикла мягко скользили по ней, объезжая машины, сонно ползущие, кто куда.

Доехав до середины моста, я свернула к тротуару и притормозила и, приподняв визор, осмотрела полосу встречного движения.

Ширина моста была почти сорок метров, десять из которых припадали на тротуары, один из которых можно было откинуть. Таким образом у меня оставалось приблизительно тридцать пять метров для разгона.

Моя старенькая хонда, которая уже даже и не выпускалась, могла максимально разогнаться на двести десять километров в час, и, если мне не изменяла память, разгон до ста километров, согласно производителю, занимал секунды четыре. То есть, должен был занимать секунды четыре, но было ли это по факту так, мне предстояло выяснить.

Прислушавшись к ритмичным постукиваниям цилиндров, я сделала несколько глубоких вдохов свежего, пропитанного уходящим ароматом ночного дождя в перемешку с бензином и выхлопными газами, воздуха и, опустив визор, вывернула руль влево. Резко отпустив рычаг сцепления и одновременно повернув правую ручку руля вниз, я сорвалась с места.

Машины даже не успели как следует погудеть, а мотоцикл уже пересек проезжую часть и, преодолев пятиметровый тротуар, с ревом вылетел за его пределы.

Высота моста была около тридцати метров, и увлекаемая весом двухсоткилограмового железного коня, я бомбой плюхнулась в Москву-реку.

Не успела вода просочиться в шлем, как на зубах заскрипел песок, который посыпался из него, как только я сорвала с себя шлем.

Прикрыв глаза от яркого света неизвестного происхождения, я огляделась, но в хранилище мертвых душ все было глухо, и ничего кроме черного песка и невыносимой жары в месте, где не было солнца, не наблюдалось.

Души попадали в него после смерти и пребывали там вплоть до перерождения, а черный песок был тем, что оставалось после душ, которые по тем или иным причинам не могли переродиться.

Поднявшись на ноги, я сняла перчатки и растегнула курточку. Вход в пристанище мне еще предстояло найти, а для этого лучше было не стоять на месте.

В прошлое наше с Игорем посещение этого милого местечка мы бродили по нему достаточно долго, прежде чем попали в само пристанище, но тогда мы не знали, что нужно было искать, я же теперь знала это наверняка.

Сопровождая каждый шаг тщательным притоптыванием, я медленно продвигалась вперед. Пот скатывался градом, и я уже собиралась снять куртку, когда моя нога вступила в лужу.

– Наконец-то! – облегченно вздохнула я, поставив вторую ногу в подходивший водой песок.

Постепенно проваливаясь в невидимое отверстие, он исчезал, и лужа становилась все обширнее и глубже. Когда же ее уровень дошел до груди, меня с силой дернуло вниз.

В нос ударил запах свежей, влажной от росы травы, аромат жасмина и диких роз, и, конечно же, тонкий аромат яблоневых деревьев, растущих справа от меня.

Монахи трудолюбиво ковырялись в саду и пропалывали овощные и ягодные грядки, и только один из них, стоявший в тени часовни с небольшой колокольней, терпеливо ждал, когда его заметят.

Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, стояла черноволосая девчонка с разноцветными глазами, в которых стояли слезы.

– Он здесь? – с надеждой спросила, обнимая сестру Игоря. Сердце болезненно сжалось, хрустнув ледяной коркой.

Надя отстранилась и вопросительно посмотрела на брата Иннокентия, пухлого монаха, мрачно подпиравшего стену часовни.

– Нет, Нина, – печально ответил он, – но мы тебя ждали. Пойдем во внутрь. Нам предстоит разговор.

Проглотив подступивший комок боли, разочарования и страха, я позволила Наде взять себя за руку и увести следом за братом Иннокентием в часовню.

– Вы знали, что я приду? – Мой вопрос прозвучал как утверждение.

– Я наблюдала за вами, – ответила вместо монаха Надя, хлюпнув носом. Я потупила взгляд: "наблюдала" – значит видела, как ее брат медленно умирал. – Видела, как ты съехала с моста. Круто, кстати, было. Он бы прибил тебя за такую выходку, – усмехнувшись, добавила она.

– И не он один, – грозно сказал брат Иннокентий, искоса глянув на меня. – Между прочим, к нам можно попасть не связанными со смертью способами.

– Приму к сведению, – сухо ответила я, снимая куртку. – Почему он не здесь? Что вообще…

– Не спеши, Ниночка, – перебил меня монах, усаживаясь на лавку напротив. – Для начала расскажи мне все.

Хотела бы я ему все рассказать, да во всех подробностях, но, увы, рассказ мой был кратким.

– Он знал, что с ним что-то происходит, – добавила я. Во рту был такой привкус горечи, что хотелось сплюнуть. – Знал! Искал все время, что это, но я смогла найти лишь его заметку про то, что это может быть проклятием. Это так? Это проклятие? Поэтому он жив, но меня не помнит? Это можно снять? Или обратить?

Брат Иннокентий в раздумии склонил голову набок. Брови его ходили вверх-вниз, и я в нетерпении обкусывала ногти, боясь услышать ответ.

– Так, – наконец, изрек он, – во-первых, да: это проклятие, хотя и не совсем в том смысле, в котором его принято понимать. Во-вторых, он жив, то есть возрожден к жизни все тем же проклятием. В-третьих, он не совсем тебя не помнит, он… Как бы выразиться? Он лишен воспоминаний, связанных с чувствами, то есть все, что он любил или ненавидел из-за проклятия как бы перестало существовать, но не исчезло совсем, просто оно отделено от него вместе с его душой.