Дэмономания - Джон Краули Страница 59

А что, если с Эдвардом было то же: возможно ли, что сначала он ничего не мог увидеть в кристаллах, пока не выучился прозревать ангелов? Что, если духи вовсе не переходили из кристалла в Эдвардовы сердце и уста, но, напротив того, из сердца в кристалл, дабы, обретя там приют, сообщать ему его же мысли?

Возможно, лишь так ангелы и говорят с людьми; и слышные нам ангельские голоса суть наши, скрытые внутри.

Он произнес вслух:

«Тогда я сам это сделаю».

И тут в нем словно пробился росток, и жаркая волна уверенности — нет, возможности — пробежала по телу до самых кончиков пальцев и корней волос и ушла, оставив в душе спокойствие.

Сам. Как рыжая курочка из сказки {196}: сделаю сама, сказала рыжая курочка — и сделала.

Он поставил свечу и подошел к шару поближе. {197} Не сжался ли тот от робости или испуга? Нет, не может быть. Приблизившись, он увидел, как серебристый изгиб шара отражает всю комнату: стены и окна, пол и потолок, изогнувшись, тянулись, чтобы сомкнуться друг с другом. Еще ближе — и он увидел в центре свое лицо, раздутое, как бочка; к нему тянулась его же огромная рука.

Как прекрасно, подумал он, прекрасно. Ди склонился к шару осторожно и нежно, словно приближался к норовистому пони, или к своему новорожденному дитяти, или маленькому, размером со шмеля, духу, одному из тех, которых он среди роз ловил в банку: иди-ка сюда.

Он не успел приблизиться вполне, был даже дальше, чем обычно Келли, когда почувствовал, что им завладели: голосовые связки задрожали, сердце забилось напряженно. Он встал на колени. Но все еще не видел ничего, кроме камня, отверзающего свои бездны; теперь взор открылся, и Ди смотрел не на камень, а вглубь его. И услышал внутренним ухом голос, тихий, но ясный, — чужой голос, хотя казалось, что он струится одновременно из кристалла и из горла.

«Радостно мне видеть тебя. Для чего ты меня оставил?» {198}

Он узнал ее, хотя никогда не слышал прежде; но этот голос не мог принадлежать более никому. Христе Иисусе Господи Боже, благодарствую за великую милость, явленную слуге Твоему.

«Я не покидал тебя», — произнес он.

Звук его голоса показался громким и грубым, хотя он шептал чуть слышно. Он ничего не услышал в ответ. Ужели мой голос спугнул ее, подумал он, и сердце его похолодело. Но она заговорила вновь:

«Многие месяцы вы не призывали меня».

«Госпожа, я не мог. А он не хотел».

«Пусть убирается, гнусный предатель. Измена же получит достойную плату».

Она говорила насмешливо, и все же ему тягостно было слышать такие слова; Господи, как же она ругается и всегда ругалась, словно озлобленный ребенок, а кому же ее укорять.

«Утешила ли тебя моя мать? — спросила она. — Ты овладел ею? Сколько раз?»

«Твоя мать, дитятко? Кто твоя матушка?»

«А кто же, как не та великолепная дама, которую я тебе привела?»

«Она?»

«Она — моя мать; ее также зовут Амфитритой. {199} Имя же ее матери — Ночь».

На миг он будто вспомнил то, чего не видел сам: зеленый луг, женщину, идущую к ним со словами, что она есть Постижение; и одежды ее распахиваются. Он содрогнулся.

«Она дала ему просимое, — сказала Мадими. — Ведомо ли тебе сие? Ныне золота у него в избытке. Пусть ест его и пьет, коль хочет».

«Он стал большим человеком, — сказал Джон Ди. — Его зовут теперь „доктор“, dominie, он всеми любим».

«Он не восхвалил меня. Не важно. Пусть тешится, чем знает».

«Мы были послушны тебе, Госпожа, — прошептал Джон Ди. — А теперь мы врозь, и разлад не одолеть; его супруга уехала; моей причинена боль, которая не скоро утихнет».

«Я знаю это. Я знаю и сожалею. Отчасти».

«Я совершил бы еще многое за тот великий дар, что был мне обещан, — сказал он. — Знание Бога, Его замысла в сем начинании, подлинное знание. Я сделал бы все, что велено. Да я и делал. Но мне, мне не ответили».

«Ибо, — сказала она тихонько, — среди моих даров нет того, о котором ты просишь».

«У тебя его нет?»

«Нет, хоть я и обещала его. Я дала то, что было: Силу. Я не смогла бы дать Постижение».

Огромный камень, неподвластный растворителям, вырос в его груди, как холодный осадок в перегонном кубе; он не исчезнет никогда. Джон Ди знал, что должен нести его и не спрашивать почему, но он не мог этого вынести, он должен был спросить.

«Тогда зачем ты велела нам такое? — прошептал он. — Ответь. Зачем ты потребовала от нас совершить великий грех, обменяться женами? И мы совершили его, думая, что таково повеление свыше во имя священной цели. Зачем?»

«Для своей лишь забавы, — сказала она. — Дабы наблюдать за этим. Я и подобные мне собирались здесь».

Стоя на коленях, он почувствовал, что падает; комната опрокинулась, как блюдо, из которого его выплеснут вон, навсегда.

«Тогда вы — падшие ангелы, — сказал он. — Вы падшие, а я проклят».

«Старик, — сказала она почти мягко, почти нежно. — Глупый старик. Ужели ты не знал? Ужель не понимал? Все ангелы падшие».

«Все? Как — все?»

«Все ангелы падшие. Потому-то мы и ангелы. Не жалей нас; так есть и так было всегда».

«Как же тогда вы можете славить Бога, возносить молитвы, благословлять, обладать знанием?»

«Как? А разве недоступно сие падшим людям? Но довольно. Теперь внимай, ибо я буду пророчествовать. На небесах идет война, война всех против всех, и она отразится на земле подобной же бранью. Так должно быть».

«Новая религиозная война, — предположил он. — Церковь Христова разделена. В распрях прольется новая кровь».

«Ха, — сказала она. — То война меньшая. Великую войну начнут все церкви Христовы против врагов своих — тех, кто вызывает богов, дэмонов и ангелов неба и земли из их обиталищ. Всех, кто свершает сие, будут жечь, бросать в огонь, как бумагу».

«Я не вызывал злых духов, я…»

«И тебя сожгут. Внемли же и сохрани сии слова в сердце своем: беги, но опасайся того, чтобы из рук одних сил не попасть в руки других. И берегись: каждая сила содержится во всех остальных».

Он плакал и слышал ее голос сквозь душащие слезы.

«Не понимаю, о чем ты, — ответил он. — Но я сделаю, как ты скажешь, если смогу».

«Полно тебе, старче, — сказала она. — Ну что ж. Ухожу на войну. Ты не увидишь меня более. Как тебе это понравится?»