Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт Страница 5

Кроме всех этих воинственных доспехов, на нем был суконный плащ, ветхий и полинявший от времени, но все же надежно защищавший от обжигающих солнечных лучей: без него рыцарь не вынес бы нестерпимой жары в таком тяжелом вооружении. На плаще во многих местах сохранились слабые следы герба рыцаря. Лишь с большим трудом на нем можно было разобрать изображение спящего барса, а также девиз: «Я сплю, страшись разбудить меня!» По-видимому, тот же герб украшал некогда и его щит, теперь пробитый во многих местах. Шлем на голове рыцаря был лишен всяких украшений. При взгляде на тяжелые доспехи северных крестоносцев невольно казалось, что эти воины одинаково закалены в борьбе с врагами и со знойным климатом чуждой им природы.

Снаряжение коня было не менее тяжеловесным, чем воинственный наряд рыцаря: к массивному седлу со стальными украшениями был прикреплен железный щит, защищавший грудь коня. Стальная секира была привязана к луке седла, медная цепь соединяла поводья. Голова была закрыта стальной пластиной с отверстиями для глаз и ноздрей.

Только привычкой можно объяснить то, что под тяжестью стального вооружения не погибали ни кони, ни рыцари, отправившиеся в Палестину, не привыкшие к зною южной страны, а для некоторых южный климат оказывался даже полезным. К числу этих счастливцев принадлежал одинокий рыцарь, медленно ехавший по берегу Мертвого моря.

Природа наградила рыцаря крепким здоровьем и такой силой, что он с легкостью переносил все лишения утомительного пути. Душевные силы его были так же крепки, как и физические. Новый климат, усталость не угнетали рыцаря, а наоборот, действовали, казалось, возбуждающе. Он жаждал славы, чего бы ни стоило ему достичь ее! Благодаря этому стремлению к славе, свойственному норманнам, они владычествовали в Европе всюду, где только поднимали свои воинственные мечи.

Нельзя, однако, сказать, чтобы счастье и удача постоянно сопутствовали этим добровольным пилигримам, подчас и этим закаленным натурам становилась не под силу их суровая жизнь. Рыцарь Спящего Барса уже два года странствовал по чужеземной стране и не приобрел никаких материальных благ. Кошелек его, не слишком туго набитый и с начала похода, теперь совсем оскудел, тем более что благородство его натуры не позволяло ему прибегать подобно другим рыцарям к средствам, недостойным честного человека. Многие крестоносцы, не стесняясь, облагали несчастных жителей Палестины податями в свою пользу, он же никогда не требовал от них вознаграждения за добровольную охрану их имущества. Небольшая свита, прибывшая вместе с ним с родины, постепенно уменьшалась, так как у него не хватало средств на ее содержание. Единственный оставшийся у него оруженосец заболел и не мог сопровождать своего господина, который, как мы видели, ехал в одиночестве по пустыне. Однако крестоносец лишен робости, его не страшит тишина, он привык надеяться на себя и на свой меч, лучшими спутниками для него являются собственные благочестивые размышления.

Однако какой бы крепостью и выносливостью он ни отличался, усталость заставила подумать об отдыхе. Около полудня, отъехав довольно далеко от Мертвого моря, он увидел источник и возвышавшиеся около него две или три роскошные пальмы. Местность так и располагала к отдыху. Усталый конь, почуяв прохладу и отдых, бодрее направился к пальмам. Выносливое животное легко переносило трудный путь, и теперь близость воды возбуждающим образом действовала на него. Но рыцарю еще много пришлось пережить и преодолеть немало опасностей, прежде чем они достигли желанной цели.

Внимательно всматриваясь в расстилавшуюся перед ним пальмовую рощицу, рыцарь Спящего Барса заметил шевелившегося в кустах человека. Неизвестный, в свою очередь увидев приближавшегося всадника, подошел к стоявшей вблизи лошади и проворно вскочил на нее. Чалма на голове, дротик и зеленый плащ, с развевавшимися по ветру полами, ясно изобличали в незнакомце сарацина. «Друга в пустыне не встретишь», – гласит мудрая восточная поговорка, хорошо знакомая нашему рыцарю; впрочем, его не пугало сознание, что сарацин, мчавшийся навстречу на чудесном арабском коне, быть может, его смертельный враг. Посвятивший себя и свою жизнь военному делу и битвам, он с нетерпением ждал предстоящего боя. Вынув из стремени копье, он наклонился к луке, неподвижно глядя на приближавшегося противника. Натянув крепко поводья, он пришпорил коня и со спокойным величием приготовился к встрече.

Сарацин скакал на своем быстром коне во весь опор. Он сжимал его крепко коленями, и живые и энергичные телодвижения всадника еще более горячили лошадь. Поводья свободно висели на его левой руке, так что он мог легко действовать своим круглым щитом, сделанным из кожи носорога и украшенным серебром; он приготовил его для отражения ударов длинного копья рыцаря. Его копье не было наклонено подобно копью противника – напротив, он беспрерывно размахивал им, держа в правой руке, высоко над головой. Приближаясь к неприятелю на полном скаку, казалось, он ждал, что и рыцарь последует его примеру, однако последний, по-видимому, в совершенстве изучивший все военные приемы восточных всадников, даже не счел нужным напрасно утомлять своего усталого коня. Напротив, он решил совсем остановиться, хорошо сознавая, что его могучее вооружение сослужит ему немалую службу в борьбе с быстрым и ловким сарацином.

Противник хорошо понял намерения рыцаря: приблизившись к нему на расстояние нескольких шагов, он приостановился, ожидая внезапного нападения, затем, повернув свою лошадь, с неимоверным проворством пустился вскачь и дважды объехал противника, который тоже, стоя на одном месте, поворачивал кругом свою лошадь, ни на минуту не спуская глаз с сарацина; последний, совершив на своем скакуне два обширных круга, вынужден был отъехать саженей на пятьдесят от неприятеля.

Но на этом расходившийся сарацин не успокоился. Он снова начал свою атаку, но так же неудачно, как и первый раз, так что опять пришлось отступить на некоторое время; словно коршун, набрасывался он каждый раз на спокойно сидящего рыцаря. Подъехал он и в третий раз. Рыцарь, которому уже наскучило подобное выжидательное положение, неожиданно схватил секиру, привязанную к седлу, и изо всех сил ударил по голове своего противника, по одежде походившего на эмира. Сарацин быстро поднял над головой свой щит и едва успел предотвратить удар, который мог стоить ему жизни; от сильного удара щит погнулся, но все-таки спас голову сарацина, который, не удержавшись в седле, упал на землю. Но прежде чем рыцарь успел воспользоваться его падением, сарацин проворно вскочил на ноги, подбежал к лошади и быстро запрыгнул на нее, снова готовый сражаться без устали.

Рыцарь Спящего Барса поднял секиру, намереваясь ударить противника. Видя, как ловко владеет христианин своей секирой и не желая подвергаться новым ударам, сарацин отъехал в сторону; он решил прибегнуть к другому роду оружия, рассчитывая на свое искусство. Он воткнул свое длинное копье в песок, затем ловко натянул маленький лук и стал пускать стрелы, одну за другой. Если бы не броня, хорошо защищавшая рыцаря, то шесть стрел, пущенных сарацином, несомненно, ранили бы рыцаря Спящего Барса, однако седьмая стрела, казалось, попала удачно, так как рыцарь вдруг упал на землю.

Каково же было изумление сарацина, когда выяснилось, что все это оказалось военной хитростью. Мусульманин спрыгнул с седла, чтобы узнать, в каком положении находится его противник, как вдруг почувствовал, что европеец крепко схватил его в свои железные объятия, но и тут присутствие духа и ловкость спасли сарацина. Он быстро отстегнул пояс, за который его держал рыцарь, и освободился от его мощных рук. В мгновение ока на коне, следовавшем неотступно за ним, он ускакал. Однако положение сарацина было плачевное: в последней стычке он потерял лук и колчан, наполненный стрелами, а также с головы его слетел шлем – почти безвыходное положение заставило сарацина предложить перемирие. Медленно подъехав к христианину, он протянул ему правую руку в знак мира.