Книга не о любви - Карен Дуве Страница 36

_____

Как-то вечером в мое такси случайно сел Йост. Он рассказал, что Хемштедт, продолжая изучать свою экономику, подрабатывает в магазине пластинок. Эту информацию я переваривала несколько недель и наконец, сбросив шесть килограммов, почувствовала, что готова зайти к Хемштедту.

Долго расхаживаю вдоль магазина, сворачиваю к Мёнкербергштрассе, покупаю зеленые кеды, возвращаюсь к магазину и изучаю свою внешность в зеркальной витрине. На мне белые шорты-бундесверки с очень высоким поясом и рубашка-размахайка в синюю полоску, которая все время съезжает с плеча. Волосы опять отросли. Я подняла их косынкой и сделала мелирование на выбивающихся прядях. Попыталась улыбнуться. Улыбка — это всегда хорошо. Но только не моя. Если я улыбаюсь, то вся физиономия перекашивается и становится похожей на демоническую морду, украшающую сточный желоб. Я вернула на место брови и уголки рта и вошла в дверь. Большой магазин. Чтобы попасть к торговым площадям, нужно спуститься вниз на несколько ступенек, а сверху открывается замечательный вид. Хемштедт оказался здесь, я его сразу же заметила, но передвинулась поближе к выходу. И долго смотрела на него; отметила элегантные движения, белую рубашку и брюки цвета хаки, расслабленную надменность, с которой он обслуживал клиентов. С неподвижным лицом он выслушивал музыкальные желания молодых людей, быстрыми, но никак не торопливыми шагами пересекал полмагазина, мгновенно вытаскивал из ящика нужную пластинку и двумя пальцами протягивал ее покупателям, тут же отворачивался и окликал второго продавца. Все это доставляло мне столько счастья, что я с удовольствием убежала бы, прихватив эти образы, вместо того чтобы подвергаться риску настоящей встречи. Но вот только вовремя не сориентировалась. В результате Хемштедт сам меня обнаружил, во рту у него мелькнул ряд больших белых зубов, он подошел ко мне. Правое веко начало дергаться, а так как я это заметила, то стала нервничать еще сильнее. От бессилия я тут же затарахтела так быстро и многословно, как будто проглотила две упаковки рецатола зараз. Я поинтересовалась, чем он сейчас занимается, расспросила про его друзей, рассказала, кого из бывших одноклассников встречала, между прочим попросила у него кассету, всучила свой новый номер телефона, молча костеря себя, говорила и говорила, спросила, почему при такой жаре он не надевает шорты, верещала все быстрее, как будто пластинка, которую поставили на сорок пять оборотов, потом в горле у меня что-то застопорилось, и я заявила: «Ну а теперь мне пора идти».

Прежде чем Хемштедт успел ответить, я прижала к себе пакет с обувной коробкой и понеслась к выходу. Хемштедт своими большими быстрыми шагами шел рядом, и я еще раз пробормотала: «На самом деле, я никак не могу понять, почему при такой жарище ты не надеваешь шорты», рядом с кассой выхватила со стойки «Горячая десятка» сингл и опустила его в свой пакет.

Через неделю Хемштедт позвонил и сказал, что я могу забрать кассету. В тот же вечер я на своем такси поехала к нему. Он все еще жил с родителями. Дверь открыл его отец, он же и провел меня в гостиную. Хемштедт сидел перед телевизором. Отец взял со стола газету и ушел. В дверях повернулся и спросил, во сколько завтра Петер вернется домой.

— Поздно, пойду на теннис.

— Пинг-понг, — пробормотал Хемштедт-старший, закрывая за собой дверь, — пинг-понг — это не спорт.

Я села в пустое кресло и вместе с Хемштедтом уставилась на экран. Шло какое-то шоу. В конце американская певица представляла свой новый хит, а четыре молодых немца, попавших в финал танцевального конкурса, поддерживали ее брейк-дансом. Но песня для брейк-данса совсем не подходила.

— Смотри! Посмотри же на эту кодлу в подтанцовке! — сказал Хемштедт и захохотал.

Телемальчики подняли свои плечики и сложили ручки на манер древних египтян. У одного из них было удивительно старое, потасканное лицо.

Хемштедт заметил:

— Этот похож на Э. Т.

— Две девчонки из «Фанни-клуба» купили кукол Э. Т. По утрам я отвожу их домой, и эти куклы всегда при них.

— А я так и не посмотрел этот фильм, захватил только кусок по телику. И тут же разревелся. Хотя не понятно из-за чего — увидел, как мальчик прощается с Э. T., а Э. Т. берет его на руки и ласкает своими паучьими лапами, и тут же разрыдался.

Странно, но почему-то кажется очень трогательным, когда мужчина признается в том, что плакал. Может быть, потому что они делают это крайне редко. Так же редко, как дарят красиво упакованные подарки. Если мужчина протягивает криво завязанный пакет, то тут же начинаешь чувствовать свое превосходство.

Я ревела, когда Э. Т. вступает в контакт со своим космическим кораблем, потому что хочет вернуться, а мальчик говорит: «Здесь ты можешь быть счастлив. Я бы о тебе так заботился! Мы могли бы расти вместе, слышишь, Э. Т.?»

— Я думаю, что от Э. Т. могут тащиться только злые и жестокие люди, — сказала я.

Хемштедт склонился ко мне и сухо погладил меня кончиками пальцев по щеке. Как-то я читала рассказ про человека, который укололся о кактус. А кактус этот был необычный: если шип, попавший в кожу, не вытащить сразу, то он шляется по всему телу до тех пор, пока не доберется до сердца, и тогда человек умирает. Таким же было и это прикосновение.

— Твою кожаную куртку я перепродала брату, очень дешево.

Хемштедт встал.

— Пойдем. Кассета у меня в комнате наверху.

Но только мы вошли и он отдал мне кассету, как тут же нелегкая принесла Йоста и Рихарда Бука. Хемштедт сразу перестал со мной разговаривать и лишь взглядом как будто просил прощения. Его приятели тоже со мной не говорили. Я села в кресло и сжевала прядь волос.

— Как там Катрин? — спросил Пост. — Ты ее видишь?

Хемштедт взял со стола письмо и протянул Посту.

— Вот, это от нее.

Йост взял листок и начал вслух зачитывать отдельные места. Письмо было дурацкое. О том, о чем говорить не следует, — о чувствах. Мне было очень тяжело сознавать, что есть и другие девушки, страдающие из-за Хемштедта. В моей любви нет ничего болезненного или отвратительного, это вселенская любовь. И все равно противно, что парни ржут.

— Однажды я тоже написала тебе письмо. Боже мой, теперь я так рада, что не отослала его!

— Почему? Нужно было послать! — тут же закричал Хемштедт.

Я показала на Йоста.

— Это же несерьезно…

— В смысле? — спросил Йост, который все пропустил мимо ушей, потому что до сих пор читал письмо. — Вот это вы обязательно должны послушать…

Я засмеялась еще до того, как Йост начал зачитывать то, что мы обязательно должны были услышать.

— Когда ты ржешь, у тебя лицо превращается в одну сплошную гримасу, — сказал Хемштедт.

— Так? Так вот?

Теперь Йост и Рихард заинтересованно меня разглядывают. Ждут, когда я засмеюсь и превращусь в «одну сплошную гримасу».