Северное сияние - Виктория Мальцева Страница 4

Вечером мы с Ким наряжаем их ёлку. Милли крутится под ногами. Как только Лео садится на диван у окна, Ким бросается к нему на колени, и Мелитина начинает плакать. Это ревность, детка, думаю я. Ты девочка – привыкай к ней. Придёт время, научишься сдерживаться, прятать, улыбаться, даже когда всё кровоточит внутри.

Лео, конечно, мгновенно подскакивает – это же его родной ребёнок. За родного ему по-настоящему больно, а для Ким… у него только порядочность и здравый смысл. Он заставляет себя её любить. И у него плохо это получается.

Они обе сидят у него на коленях: одна на правой, другая на левой. Он долго увещевает их и убеждает, как сильно обеих любит, но Ким исподтишка пинает Милли ногой. Я ничего не говорю. Если бы он посадил на одно колено меня, а на другое Лею, я бы тоже её пинала.

После ужина Лео отправляет жену и дочь наверх отдыхать, убирает со стола, загружает посудомойку. Я ему помогаю, хотя он раз тридцать повторил, что справится сам.

– Мелитина за весь вечер не произнесла ни слова, – замечаю ему, собирая со стола неиспользованные салфетки.

– Она не любит говорить.

– Или не может?

– Может. Она говорила, просто ты не слышала.

– Что она сказала?

– Шаминя и шапотик.

– Что это значит?

– Машина и самолётик.

– В два с половиной года?!

– Все дети разные. Мелитина никуда не спешит.

– Лео, Лея ведь постоянно принимает лекарства? Даже во время беременности?

Он накрывает миску с остатками курицы пластиковой крышкой, щурится, когда она щёлкает, встав на место.

– Да. Иммунодепрессанты, – отвечает мне и открывает дверцу холодильника.

Ныряет в него так, словно хочет от меня спрятаться. Долго наводит там порядок, передвигая контейнеры с места на место.

– Вам стоит показать ребёнка специалисту.

– Зачем?

– Лео, боюсь у неё налицо многие признаки аутизма. Чем раньше вы начнёте коррекцию, тем выше её шансы не отличаться от остальных.

– Во-первых, у меня нет желания делать её похожей на остальных, – он со звоном бросает вилки в пластиковую ячейку посудомоечной машины. – А во-вторых, моя дочь совершенно здорова. У неё нет аутизма.

– Ты не врач.

– Ты тоже.

– Я специалист с дипломом.

– Без практики.

– С глубокой теоретической базой и стажировкой. Я опираюсь на знания. Ты на что? Поясни, откуда такая уверенность?

– Я её отец. Я так чувствую.

– Она не смотрит в глаза!

– Мне смотрит. У неё самые умные глаза, какие я видел.

– Умнее, чем у Ким?

– Умнее, чем у меня и тебя, вместе взятых.

– Лео… – поднимаюсь и подхожу к нему.

Он знает, что я права, и ему больно от моей правды. А когда больно, ему нужны объятия. Я знаю его гораздо лучше, чем ему хотелось бы. И обнимаю. Наконец-то прижимаюсь к его груди. Вдыхаю запах его туалетной воды, кожи, волос и едва стою на ногах. На несколько мгновений утихают все бури внутри, возникает состояние невесомости, словно всё, что отвечает за плохие чувства и ощущения, отключилось. Осталось только хорошее: любовь, влечение, эйфория от его близости, просто от возможности к нему прикасаться. В этот момент сложно отказать себе в поцелуе, и я прижимаюсь губами к его футболке. Там, за ней, так гулко и часто бьётся его сердце. И закрываю глаза от удовольствия, слушаю его, и больше ничего не хочу. Не желаю открывать их снова.

Он, конечно, с полминуты ждёт, потом мягко меня от себя отодвигает и уходит наверх. Стол до конца не очищен от посуды и крошек, и мне приходится заканчивать самой.

Лео не хотел, чтобы я приезжала. И та категоричность, с которой он отстаивал своё желание провести каникулы только с семьёй, натолкнули на мысль, что у него всё ещё есть сомнения. Он боится себя. Однажды ведь не выдержал – сорвался. У нас всё было. Любые тлеющие угли можно раздуть в пожар, так ведь? Даже если до этого по глупости вылил на них ведро воды.

Мне легко понять, почему он не любит меня, хотя до сих пор до конца в это не верю. Что-то ведь всегда остаётся. И в жизни часто так бывает, что это «что-то», если когда-то оно было таким сильным, как у нас, снова вспыхивает.

Чего я не могу понять, так это того, почему он любит её? И любит ли на самом деле? Гораздо реальнее версия, что он живёт с ней из благодарности за всё, что она когда-то для него сделала. Должна была я, а сделала она. Но фокус в том, что жизнь – странная штука, и не всегда поступки – повод для чувств. Бывает, мы их не ценим, не замечаем, пока она не ткнёт носом в своё же дерьмо, как было у меня.

Поступки поступками, но я не представляю, как он, бедный, с ней спит. Она ведь… круглая. И не только из-за беременности. После операции она долго принимала стероиды, и те что-то сдвинули в её обмене веществ – она очень сильно поправилась. Позже её вес немного снизился, но уже никогда не стал прежним.

Я теперь тоже стыжусь своего тела – мне достался неудобный тип кожи, когда живот после родов остаётся немного сдутым воздушным шариком. Он сморщен, как старое яблоко, вокруг пупка. Каждый раз, когда смотрю на себя в зеркало в ванной, думаю о том, как расстроится Лео, увидев его. Раньше ему очень нравился мой живот, он любил гладить его и целовать не меньше, чем зарываться лицом в мои волосы. Если б только моя кожа была растянута его ребёнком… и моё отношение к своему телу было бы другим. Я была бы ему благодарна за то, что оно вырастило и выносило в себе дитя для любимого мужчины.

Я занимаюсь спортом, делаю всё что в моих силах на случай, если ему вдруг захочется прикоснуться. А Лея просто живёт. Она совсем не заботится о том, что видят его глаза, чувствуют его руки. Она сказала, что ей теперь нельзя ставить эксперименты над весом и питанием, запрещены серьёзные физические нагрузки. Даже рожать она не может сама. Я понимаю её, но и его мне жаль: каким бы хорошим человеком она ни была, она толстая и вся в шрамах. Непривлекательная, как женщина.

А ты насильно себя к ней привязал, Лео.

Когда мы были вместе в последний раз, мой живот всё ещё был плоским и ровным. Сексуальным. Мы занимались любовью. Да, даже с поломанной ногой, оказывается, можно, если так сильно хочется, как мне тогда хотелось. Казалось, если не почувствую твои руки на себе, тебя внутри себя – умру. Тогда – в момент своего краха, уязвимости, когда боль в душе была несравнима с болью в сломанной кости – я любила тебя так сильно, как никогда.

Я попросила тебя больше никогда меня не оставлять. Даже если потребую, считать полной, круглой дурой и игнорировать.

– Я тупая – ничего не смыслю в хороших парнях и чувствах, – сказала я тебе.

Конец ознакомительного фрагмента