Любовь как спасение - Ольга Лобанова Страница 4

— Ты что? Отвали! — Тамара так испугалась, что забыла про свои нежные чувства к Роману.

— Брось ломаться! Думаешь не вижу, как ты на меня смотришь, похотливая ты моя сучка… — Роман был на голову выше Тамары и сильнее, даже трудно сказать, во сколько раз. Она забилась в его лапищах, запричитала. — Да ты в ночнушке! Красота, раздевать не надо, — и дыхнул на нее страшным запахом — свежей водки и шпрот. С тех пор Тамара никогда не ела шпроты и ни разу в жизни не пила водку. — Не ори, а то шею сверну, — предупредил Роман, бросил ее на разобранную кровать и стал расстегивать брюки.

Когда он навалился на нее всем своим огромным вонючим телом, Тамара перестала что-либо чувствовать. Что он с ней делал, было ей больно или нет — она не знает, сознание ушло на все эти страшные минуты. Когда Тамара очнулась, Роман лежал рядом и тяжело дышал.

— Ну что, дура, поняла, что такое любовь? — он удовлетворенно заржал, а ее — вырвало, прямо на простыню. — Ну, дура и есть! Все равно же в целках долго бы не просидела, так уж лучше я. Ты ж меня любишь? Караулишь везде, смотришь… Ладно, я пошел. А ты помалкивай, а то… Сама знаешь. — И опять икнул.

Тамара долго лежала, не шевелясь, — без мыслей, без чувств. Потом, когда озябла, встала, содрала с постели испачканную рвотой и кровью простыню и замочила ее в тазу. И долго-долго стояла под душем, терла себя мочалкой с мылом — с таким остервенением, будто хотела смыть с себя всю эту Романову любовь. И свою тоже. Следующие две недели прожила, как в угаре, а когда поняла, что пронесло — не забеременела, приняла решение, определившее всю ее последующую жизнь: раз и навсегда забыть само это слово — любовь. Первое время, когда его слышала, начинала задыхаться, ее мутило — пулей вылетала на воздух, чтобы опять не вырвало. Постепенно научилась не реагировать слишком остро и научилась выстраивать свою жизнь так, чтобы никакие пустые чувства не нарушали ее покой. И не мешали идти к цели — тогда-то она и решила уехать из этого проклятого города. И в этом строго направленном движении она только и видела спасение, спасение от самой себя.

Привыкла, выжила, сбежала сразу после школы в Москву и — преуспела. Ни разу, ни одному человеку она не рассказала о своем первом любовном опыте. И сама старалась забыть, и почти забыла, как и само это слово — любовь. И что же теперь? Зачем она узнала об этой Жанне, об Антоне? Ну, умер и умер — горько, обидно, но Тамара смогла бы жить дальше и без Игоря. Его смерть меняла, но не разрушала ее собственную жизнь. Разрушало, сводило с ума совсем другое — открытие, что любовь есть и, оказывается, она может приносить счастье. Так, стоп! Об этом ей рассказала Жанна — это ее версия, а сам Игорь? Может, и Жанна, как и она сама, принимала желаемое за действительное? Может, жил Игорь с этой Жанной, ну, ребенка родил, но не было там никакой этой проклятой любви? Как узнать, как узнать…

Измученная вконец, Тамара уснула. И опять ей приснился Игорь. В том же парке, засыпанном осенними листьями, он стоял на крошечной полянке, на которой росла… роза. Точно такая, как на экране его компьютера. Игорь — веселый, молодой — показывает ей на эту розу и говорит: «А ты не верила, что в нашем климате розы цветут. Смотри, какая красота!»

Тамара проснулась резко, точно эта роза уколола ее. Села в постели и поняла — заболела. Ее знобило, ломало кости, нестерпимо болела голова. «Наверное, грипп, от мальчишки заразилась, — решила Тамара. Однако никаких других симптомов гриппа не было. — Но пока не разболелась окончательно, я должна встретиться с тем врачом, с шарлатаном. Пусть расскажет про розы, если знает…»

Она набрала номер врача и договорилась о встрече через пару часов. Жар усиливался, сознание плыло, но Тамара не собиралась отменять встречу: «Я должна понять, иначе — как жить? Я не знаю, как жить…»

Психотерапевт не дождался свою пациентку. Автомобильная авария, виновницей которой оказалась Тамара Вересова, случилась в нескольких кварталах от поликлиники. В машине скорой помощи Тамара просила врача разыскать ее свекровь и передать ей телефон Жанны, оба номера она с трудом нашла в своем мобильнике и очень, очень просила врача не забыть…

На похороны доцента Вересовой пришла почти вся академия — здесь всех хоронили с почестями. Хотели устроить отпевание, но никто не знал, была ли она крещеной. Оказалось, что о Тамаре вообще мало что знали. Было много цветов и венков, директор сказал прочувствованную речь, больше никто слова не попросил. На поминки, устроенные за счет академии в ресторане, почти никто не поехал — отказывались под разными предлогам, кто-то уходил без объяснений. Врач скорой разыскал обеих женщин, как просила Тамара. Девять дней отметили только самые близкие — мать Игоря, Жанна и Антон, вместе им не так одиноко без Игоря.

Последнее время Боренька все чаще вспоминал маму. Особенно вечерами, когда Тоня заканчивала греметь посудой и усаживалась смотреть очередной сериал. Он тоже садился перед телевизором рядом с женой, как когда-то с мамой, и пытался уследить, кто из героев с кем в каком родстве, из-за чего грызутся. Получалось плохо, он все время спрашивал Тоню, почему этот, с бородой, сделал так, а другой, лысый, — эдак, и что задумала толстая блондинка. И тут же забывал, что она отвечала. Спрашивал опять, Тоня сердилась, просила не мешать. На этом, собственно, их супружеское общение и заканчивалось.

Боренька уходил в спальню, гасил свет и начинал вспоминать. Конечно, маму. Худенькую, росточком ему едва до плеча, но такую сильную, такую умную. Она никогда не ошибалась, его мама, и его, Бореньку, любила беззаветно. Его больше никто и никогда так не любил. Если мама его любила, значит, он что-то из себя представляет, значит, какую-никакую личность мама в нем уважала? А иначе как, она же людей насквозь видела. Бесхребетников, хлюпиков в грош не ставила, потому и с отцом развелась, а его — любила. Вспоминал и неоконченный тогда, десять лет назад, разговор. «Ты, мама, как всегда, оказалась права, но не во всем, — рассказывал Боренька маме. — Ляля — дрянь, это факт, хотя… Может, она и не виновата. Бог ей судья, раз такой выпустил на свет. Но мальчик — мой. Мой, кровный, жаль, что папой называет не меня. — У Бореньки на душе теплело, он улыбался — тихо и нежно, представляя Тему. — Посмотрела бы ты, как он похож на меня — и походкой, и манерой говорить… И глаза такие же, голубые». Мамина любовь, наверное, его и держала все эти годы, как стержень шла через всю Боренькину жизнь. И еще его собственная любовь к сыну, наполнявшая смыслом его унылую жизнь.

…Мама в тот вечер вела себя на удивление миролюбиво. Но по едва уловимому движению бровей, вернее, той части лица над глазами, где обычно бывают брови, а у мамы чернела тоненькая карандашная линия, Боренька понял главное: Ляля маме не понравилась. Не екнуло мамино сердце от Лялиных темно-русых волос, тяжелой волной лежащих на ее упругих плечах. Не зажглись зоркие мамины глаза от пламени переменчивых — то зеленых, то карих — Лялиных очей. И лукавая улыбка, заблудившаяся на устах будущей невестки, на строгие мамины губы не перекинулась. Бореньку это не удивило: раза три-четыре он уже знакомил маму со своими невестами, но у мамы всегда хватало аргументов убедить сына, что в жены ему они не годятся. Он привык доверять маме, и потому невесты исчезали из его жизни на следующий же день после знакомства с потенциальной свекровью. Этот случай был особый, и мама это почувствовала. Что-то изменилось в ее мальчике, и это что-то говорило ей яснее любых признаний: Боренька находится в той стадии любовного умопомрачения, когда спорить с мужчиной бесполезно.