Ты, я и Гийом - Диана Машкова Страница 41

– Что, в оригинале? – Я невольно засмеялась. – И почему «наши»? Я соавтором не выступала.

– Да какая разница! – Слава бросил на меня колючий взгляд. – Зато напереводила достаточно – мне лично хватило. Ты посмотри, до чего он тебя довел! Ужас, да и только!

– Что – ужас-то? – Я продолжала хихикать, никак не могла остановиться.

– Мы с тобой не живем как муж и жена уже больше двух лет! – Слава явно нервничал, зато я вдруг стала неожиданно спокойной. – Сначала я, дурак, думал, что все это беременность, роды, стресс. Потом смотрю – другие-то ничего, рожают и трахаются дальше. А ты больна! Фригидна! Да и неудивительно – после мерзких вывертов твоего дорогого Аполлинера.

– А зачем ты его читал? – спросила я серьезно. – Это же совершенно не твое. И, кстати, откуда сведения о том, как другие «рожают и трахаются дальше»?

– Не в-важно! – Слава споткнулся на полуслове, но тут же исправился. – Друзья говорят!

– А-а-а. – Я понимающе кивнула и порадовалась про себя тому, что у мужа моего, кажется, случаются любовницы. Ну, или постоянная одна – не суть.

– Хорошо. – Я взяла его за руку. – Про лечение мы поговорим. Потом. А сейчас – пойдем лучше ужинать, пока не поздно, и гулять.

Я вышла из комнаты, предварительно и с удовольствием задув все свечи. Слава взял ключи и побрел за мной. Настроение у меня было самое что ни на есть прекрасное – полезно все-таки иногда поговорить с собственным мужем. Много нового и о нем, и о себе узнаешь. Особенно порадовала меня его реакция на прозу Костровицкого: как ни крути, а эпицентр чувств. Можно сказать, Аполлинер собственным телом только что прикрыл Артема – если бы не пресловутый эротический роман, чем бы Слава объяснил себе произошедшие во мне в последнее время перемены?

Супруг мой был чернее тучи. А я никак не могла сообразить – почему. Если ему давно понятен тот простой факт, что я его уже не люблю, а он сам, по большому счету, никогда не испытывал ко мне чувств, зачем, настойчиво и неумело, играть роль заботливого супруга? Зачем обманывать себя, да и меня заодно? Просто потому что мы женаты, так, что ли? Можно ведь спокойно и честно поговорить (я бы лично с удовольствием уже все ему рассказала, боялась только вызвать серию семейных истерик и скандалов – как и Артема, от всего этого меня тошнило), и вместе решить, как жить дальше. Так ведь нет, он упорно делает вид, что мы с ним муж и жена. Но смысл-то имеют не формальности и штампы, а любовь! Хотя, если уж весьма «продвинутый» Артем был не в состоянии это понять, куда уж недалекому Славе? И все равно я не понимала, почему бы не признать это. Ханжество просто – думать одно, а делать другое. Да-а-а. Видимо, разные книги мы с ним в детстве читали! Да и потом. Вот и получилось два совсем разных человека.

В моей-то литературе, включая творчество Аполлинера, значение всегда имела только любовь.

Оставшиеся два дня в санатории мы занимались тем, что ничего не делали: катались на лодке, купались, загорали, гуляли в лесу – одним словом, сплошные удовольствия безо всякого там «полового влечения» и «плотских утех». В общем, я окончательно убедилась в том, что супруг стал для меня родным человеком (кем-то вроде брата, потому что спать-то я с ним не могу). А Артем все время был где-то рядом, мне не удалось забыть о нем ни на минуту. Совершенно четко я осознавала, что физически не в состоянии ему изменять. Пусть даже и с собственным мужем. На самом деле, если покопаться, все это было довольно грустно и вызывало пресловутое ощущение «неудавшейся жизни». Да еще и Славик подливал масла в огонь, с упорством барана делая вид, будто «все путем».

Мы вернулись в Казань, жизнь завертелась по заученному кругу. А я все упорнее думала насчет работы в Москве – только вот безо всякого оптимизма. Было ощущение, что за последние два года я забыла все, что раньше знала. А основные преимущества – свободный французский и вполне приличный английский – еще чуть-чуть, и без устной практики элементарно сойдут на нет. Останутся только навыки «книжного червя», привыкшего бесконечно копаться в иностранной литературе. Поэтому заинтересовать собой приличного работодателя я буду просто не в состоянии. Хотя желание работать после почти двух лет сидения с ребенком у меня было просто огромным. Мне даже казалось, что уже совершенно не важно, будет моя работа соответствовать специальности или нет. Да я уже и в уборщицы готова была пойти. Лишь бы это обеспечивало материальную независимость и давало возможность быть рядом с любимыми людьми.

Нужно было как можно скорее покончить с диссертацией – такой уж у меня был характер, что не оставляла я за собой незавершенных дел. Врожденное нечеловеческое упорство.

Я трудилась каждую свободную минуту, пока не произошла катастрофа: наш старенький домашний компьютер «умер». Вместе с винчестером и всем, что на нем хранилось, – то есть моей диссертационной работой! Какой же нужно было быть дурой, чтобы не сохранить дубликат на дискете! Я ревела от злобы и бессилия, ругалась, как мегера, последними словами. Было ощущение, что жизнь закончилась, что три года работы выброшены коту под хвост и никто не в состоянии мне помочь.

Но мне помогли. Как ни странно, Славик. Он, словно фокусник, извлек из своего рабочего почтового ящика почти все нужные файлы – я отправляла ему первую и вторую главы на распечатку, но думала, он это все давно уже удалил. Пропала только третья глава, из которой было написано страниц сорок. Моей благодарности мужу не было границ – все-таки, наверное, в свое время я его очень любила: признательность, помноженная на родственное чувство, на мгновение даже показалась мне вернувшимся чувством. Разумеется, я быстро поняла, что ошиблась, но это не суть. Ощущая себя Сизифом, я снова потащила этот чертов и опостылевший, и сросшийся со мною камень диссертации в гору. Я знала, что так и должно было быть, что это – возмездие свыше за мои грехи, за то, что виновата перед Катенькой и Славой, и за безудержную и непристойную страсть.

Самой заветной мечтой в последние дни этого диссертационного гона стало одно: превратиться в маленькую девочку, чтобы позаботились, пожалели, подули на ушибленную коленку. Ласка, внимание и любовь мне были жизненно необходимы. А поскольку взять их было больше негде, все надежды возлагались на Артема. Не получив от него письма, я не могла написать ни строчки – открывала и закрывала почтовый ящик по десять раз, сетовала на свою несчастную судьбу и впадала в депрессию. Зато стоило прочесть, какая я умная, хорошая, замечательная, как откуда-то появлялись силы для работы. И для надежды.

Если бы не предложение Артема приехать в августе к нему в Москву, последней главы, а значит, и всей диссертации просто бы не существовало. Я бы так и упивалась своим горем, скорбела по утраченному тексту. Мне вдруг почудилось, что на мне прекрасно смотрится терновый венок – непременный атрибут поэта, стремящегося к вечному, но вынужденного влачить жалкое существование среди мирян, глухих к его слову, безразличных к истинным чувствам. Не станет поэта, пропадут его стихи – никто из живущих рядом и не заметит. А потому все усилия тщетны. Кстати говоря, такой же головной убор украшал и буйную голову Крониаманталя – еще одного литературного двойника Аполлинера, главного героя повести «Убиенный поэт». Ее-то анализу и была посвящена злосчастная, безвременно почившая третья глава. Этот ранимый и романтичный юноша, рожденный от случайной связи вольнодумной девицы и бродячего музыканта, символично повторял биографию Аполлинера. Начиная с того, что появился Крониаманталь на свет от «неизвестного отца» так же, как Вильгельм Костровицкий, о котором в акте регистрации мэрии было записано: «Рожден от неизвестных родителей», заканчивая повторением страстных влюбленностей поэта и «смертью» в двадцать два года. В этом возрасте Вильгельм окончательно распрощался со своим настоящим именем и стал Аполлинером.