Единственная наследница - Звева Казати Модиньяни Страница 48

– Но я тоже думаю о тебе. – Он улыбнулся ей с веселостью, почти настоящей, и, развернув сверток, с ловкостью ярмарочного торговца вынул из него великолепную фриульскую шаль из тонкой шерсти с длинной шелковистой бахромой. Набросил ей на плечи, поправил складочки и, отступив на шаг назад, с удовольствием оглядел Матильду. – Ты просто блеск, – восхищенно сказал он.

– Как ты добр! – проговорила она. – И сколько утешения ты мне даешь.

– И это только начало, Матильда. То ли еще будет, когда ты выздоровеешь.

– Не надо, – сказала она материнским тоном. – Я согрешила, но я много молилась, просила прощения у бога, и священник отпустил мне грехи. Если бог прощает тех, кто любил, он простит и меня, потому что я любила тебя и по-прежнему очень люблю. Я прошу у тебя только одну вещь.

– Проси что хочешь, – он с готовностью склонился к ней.

– Помоги мне умереть. Побудь со мной рядом, когда я буду уходить в темноту.

Чезаре взял ее на руки, легкую, словно невесомую, и отнес в комнату. Он закутал ее в одеяло, словно маленькую девочку, и подбросил угля в чугунную печку, что гудела у входа.

– А теперь, – предложил он, – притворимся, что ничего не случилось.

– Так мне нравится больше, – сказала Матильда, улыбнувшись ему.

– Я иду устраиваться в новом доме, а тебе пришлю Джузеппину, – пообещал он.

– Но ты тоже возвращайся.

– Конечно, вернусь. Иначе кто же будет управляться здесь с прачечной? Хозяйское добро надо стеречь.

Он вышел на улицу, не надевая шляпы, не застегнув пальто. Холодный воздух освежил его, и это было необходимо ему, чтобы разогнать тоску, которая переполняла сердце. Быстрым шагом он пошел вперед, чувствуя, как, несмотря ни на что, к нему возвращается радость жизни.

– Только не говори мне, что тебя ранили, когда ты шел в атаку, – засмеялся Чезаре.

– Никогда не ходил, – признался Риччо. – Всегда лежал, уткнувшись головой в землю. Потому меня и ранило в зад.

Осколок гранаты вырвал ему кусок мяса из задницы, чем и закончилось его участие в войне.

– Так ты вернулся уже давно? – Чезаре налил себе немного вина.

– На год раньше тебя. Мне дали медаль, пенсию по инвалидности, и теперь бабы сходят с ума, чтобы взглянуть на мой зад. Но у тебя тоже красивая метка, – сказал он, показывая на шрам у Чезаре на щеке.

– Царапина. И никакой медали, никакой пенсии. – Чезаре коснулся рукой щеки.

Еще не отзвучали литавры победы, а в обществе уже обозначилась грань между патриотами и демократами, между бывшими интервенционистами и пацифистами.

В остерии пили, играли в карты, сквернословили. Здесь было полно ветеранов, которые победили в этой войне, но оказались в худшем положении, чем до нее. Шестьсот тысяч из них остались лежать на Карсо, на Пьяве, Изонцо, в долинах Адидже и на плато Асьяго. Несмотря на глупость и бездарность Генерального штаба, на плохое снаряжение, на ужасные условия, в которых приходилось воевать, они с мрачным стоицизмом боролись с врагом, как теперь боролись с нуждой и разрухой. Когда их призывали на фронт, к ним обращались как к гражданам. С расклеенных на каждом углу плакатов геройски напыщенный боец в каске, с винтовкой и патронташем призывал итальянцев исполнить свой долг и все отдать фронту. А теперь, когда они этот долг исполнили, на них наплевали и забыли.

Крупные предприятия, занятые военными поставками, во время войны увеличили свои капиталы, в то время как крестьяне, вернувшиеся с фронта, стали беднее, чем прежде, а рабочие и служащие из-за инфляции едва сводили концы с концами.

Многие вспоминали «красную неделю», организованную в 1914 году социалистами Бенито Муссолини, Пьетро Ненни и анархистом Энрико Малатестой, «домашнюю революцию», которая, вспыхнув в Романье и Марке, охватила всю страну. И многие предсказывали, что вскоре может случиться что-нибудь и почище.

– А ты что об этом думаешь? – спросил Риччо, намекая на эти разговоры.

– Назад не вернешься никогда, – ответил Чезаре. – Все исполнили свой долг, и теперь пора платить по векселям.

– Думаешь, будет революция?

– Революции многое меняют, но не всегда к лучшему. – Чезаре вытащил коробку сигарет «Македония» с золоченым мундштуком и взял одну в рот.

– По-твоему, – настаивал Риччо, – они устроят революцию?

– Если их вынудят к этому, они попробуют тем или другим способом.

– А чем это кончится для нас? – Риччо не отрицал, что ему никогда не удавалось исполнить заповедь: «Возлюби ближнего своего, как самого себя» – и своя рубашка всегда была для него ближе к телу.

– Мы вне игры, если ты намекаешь на наши интересы, вернее, на свои.

– Извини, – сказал он с удивленным видом, – с каких это пор мои интересы – это не наши?

– Потому, что я прибыл на свою станцию, – объявил Чезаре, – беру свой багаж и выхожу.

Риччо ударил себя пальцем по лбу.

– Что за околесицу ты несешь?

– Нет, я и правда выхожу. И меняю курс. – Чезаре огляделся вокруг: он был среди людей, которых не узнавал уже.

– Да ну, скажи, что ты шутишь. – Риччо заглянул ему в глаза, скорчив забавную рожу.

– Это не шутка, – покачал головой Чезаре. – Я всегда говорил, что рано или поздно встану на другой путь.

– Это верно, – нехотя подтвердил друг. – Просто я думал, этот день еще далеко. А может, и мне пойти с тобой?

– Куда бы я ни пошел, я не откажусь от такого друга, как ты, – улыбаясь, ответил ему Чезаре. – Но у тебя ведь торговля вином, у тебя остерия и Миранда. Стоит ли все это бросать?

– Да, пожалуй… – забарабанил тот пальцами по столу. – Пожалуй, мне лучше продолжать прежний путь. Но если ты случайно передумаешь, я придержу для тебя теплое местечко, – заключил он, чувствуя некоторое облегчение оттого, что бросать все это не нужно.

В остерию робко вошла женщина из прачечной в Крешензаго и, с трудом сориентировавшись в дымном чаду, направилась к их столику.

– Ваша сестра, – сообщила она Чезаре трагическим шепотом, – велела сказать вам, что синьора Матильда умирает…

Джузеппина осторожно постучалась в дверь брата.

– Что такое? – спросил он.

Сестра чувствовала себя скованно в новом доме. В своем длинном платье из легкой шерсти, темно-сером, почти монашеском, она больше походила на верную экономку, чем на хозяйку дома.

– Какого дьявола ты там стоишь? – сказал Чезаре, увидев ее на пороге. – Входи.

– Телеграмма, – прошептала Джузеппина испуганно. Дрожащей рукой она протягивала ему желтый конверт.