Цена ошибки - Ирина Лобановская Страница 49

Он живо припомнил девушку с тяжелым подбородком.

— Ну, кончай придуриваться! Она тебе поможет. Или ее папаша. Он мент среди ментов.

— Нет, только не это! — пробормотал Лазарев. — А разве ты снова дружишь с этой жуткой девицей? Ты же говорил, что она розовая.

— Я и сейчас это говорю. Но при чем тут ее ориентация?

— О-ля-ля… А почему ты, собственно, так стараешься? Прямо выбиваешься из сил? — наконец ехидно поинтересовался Игорь. Его давно занимал этот вопрос. — Что тебе до моих личных поисков? И вообще… Ты взрослый человек. У тебя есть мать и отец. У нас есть семья. Тебе что, неймется ее расстроить? Не надо думать за собаку…

Антон недобро прищурился:

— Папахен, зачем ты всю дорогу врешь? Тебе не идет. Мать, отец, семья… Высокие слова… Да, мать, отец, семья! Ну и что? Только эта семья основана на лжи! Чего ты вечно придуриваешься? Я не в курсе, почему и отчего и когда так получилось, но так вышло! Ясно-понятно. Я вырос среди неправды. И ничего хорошего в том не нахожу ни для себя, ни для вас.

Игорь слушал сына и чувствовал, как сердце превращается в страшный молот, бьет, словно колокол в часы тревоги и близкой беды. Зачем профессор столько лет играл по чужим правилам?…

— У меня когда-то было такое развлечение, — продолжал сын. Его голос звенел волнением, казался натянутым до предела. — Я шел в кино, садился в самый последний ряд, где особо в тени зрителей не различишь, и начинал кидаться оттуда в передние ряды мелкими монетками, которыми запасался заранее. Зрители весь сеанс ойкали и вертели головами, но никак не могли понять, откуда и что в них летит. Вот и в вас с мамой мне всегда хотелось швырнуть чем-то таким острым, металлическим, чтобы вы наконец очнулись, осмотрелись вокруг и задумались: а что происходит? Правильно ли вы живете? Так надо или иначе? Я не знаю, можно ли силой — и какой силой, где она? — научить человека жить по-доброму, по любви. Но силой, наверное, можно победить в нем зло. Но где взять эту силу? Какая она? Я не знаю…

Антон замолчал растерянно и обреченно.

Игорь молчал. Дети — всегда наши судьи… И этот суд наступает и свершается раньше Божьего, и часто он — не менее страшен…

— Я виноват… — начал Игорь, но сын резко прервал его:

— Да что толку в твоих словах и в понимании своей вины? Ну признаешься ты, ну покаешься… Ошибку еще нужно исправить, герр профессор! Одно время по ящику шла такая реклама: четырнадцатый век, империя Тамерлана. Когда уходил Тамерлан в поход, он попросил каждого своего воина принести камень. И получилась большая пирамида из камней. Когда войско вернулось, воины забрали камни. Каждый — свой. Но некоторые камни остались… И поднимал Тамерлан тяжелые камни, и говорил с ними. А я был еще маленький и вначале ничего не понял. Смотрел и все думал: а чего он над камнями шепчет и потом еще зачем-то на них падает плача? Потом, когда подрос, понял, в чем тут дело… Ты тоже собираешься потом плакать над своими камнями? Как долго?

И Антон вышел из комнаты.

Ситников начал трудиться управляющим. И прошлая жизнь с ее тяготами и сложностями: убьют — не убьют, защитит он хозяина — не защитит, спасет от пули — не спасет — мгновенно канула в воспоминания, приятные и легкие оттого, что они уже прочно остались воспоминаниями.

Деньги потекли приличные, и Вера могла оставить работу, что она с большим облегчением и сделала. Во всяком случае, так показалось Дмитрию. И даже нашла себе где-то тезку для помощи по дому. Обленилась, думал Ситников. Но претензий жене не высказывал.

Ситников боялся Веру. Смешно и странно… Боялся эту тихую, замкнутую, выдержанную Веру, которая, кажется, за все годы их совместного существования слова поперек ему не сказала. Больше молчала. И Ситников боялся ее еще больше. Вот этого ее необъяснимого молчания, той тайны, которая была у Веры, несмотря на все ее поверхностное, словно скользящее по жизни бытие. Так скользит лодка жарким полднем по поверхности воды, будто не задевая водной тишины, а лишь слегка прочерчивая ее с самого верха, едва-едва, очень нежно и бережно.

Дмитрия мучила Верина скрытность, эта другая жизнь, которая осталась для него загадкой и спрятала от него настоящую, подлинную Веру. Иногда она раздражала его, просто бесила своей привязанностью к брату-пьянице, постоянной готовностью, потребностью его лечить, спасать, выручать из всяких дурацких ситуаций, благодаря одной из которых они и познакомились. Виталий лечиться горячего желания не выражал, пить продолжал по-черному, а Вера по-прежнему преданно и ласково с ним возилась. Другая бы на ее месте давно плюнула. Не хочешь — пропадай под забором! В конце концов, сколько можно тратить на забулдыгу сил, нервов и времени!

Ситников почему-то часто припоминал один странный, загадочный случай. Вера с Лялькой были на даче, а он, задержавшись на работе, заночевал в Москве, собираясь утром поехать к ним. Домой он вернулся поздно. Слышит — шаги в коридоре. Ага, догадался, Вера…

— Веруша! — сказал он ей. — Свет заодно чиркни в коридоре, раз уж ты туда пошла!

Свет зажегся.

И Дмитрия прошиб холодный пот. Потому что вдруг до него дошло — жена с дочкой на даче! Уже две недели. Машинально он Веру попросил, подзабыв, что в квартире, кроме него, никого нет… Но слышал ведь, как в коридоре скрипнули полы! И потом кто-то по его просьбе зажег там свет.

Он осторожно вышел в коридор. Свет горит. Никого. Квартира заперта. И в квартире он один-одинешенек. Но свет почему-то зажегся…

Так до сих пор и непонятно, что это было. Но — вот было!

Вера напоминала ему тот таинственный свет, зажигающийся сам собой, по первому требованию. Прямо не человек, а «Скорая помощь» какая-то… Только держала эта самая «Скорая помощь» от мужа своеобразную дистанцию, вроде и рядом жила, а все равно довольно далеко… И близко — вот руку протяни! — да не достанешь…

Ситников осознал это далеко не сразу. Первые годы просто все списывал на такой своеобразный характер. А потом вдруг осознал, будто его стукнуло: характер тут ни при чем. Просто было что-то у Веры в далеком или недавнем прошлом. Что-то такое, о чем она распространяться не станет, не захочет, но именно это «что-то» и сделало ее такой зажатой, тихой и молчаливой.

Никаких мужиков и отклонений за Верой не водилось и не замечалось. Хотя Ситников долго подозревал, что дело нечисто и что отыскивать тогда заблудшего Веркиного братца его отправили не без помощи ее всемогущего немолодого ухажера в больших чинах. Однако позже Дмитрию пришлось признать, что подозрения его чушь собачья и к Вере не имеют никакого отношения. Чиста она перед ним. А генералы… Ну что, генералы… Живые люди… И не могли остаться равнодушными к искреннему сестринскому горю такой отзывчивой и тихой медсестры…

Жена продолжала существовать рядом безмолвной тайной.

И эта тайна в последнее время стала все больше и больше тревожить и раздражать Ситникова.

Майя вошла утром на кухню с особенным выражением лица. Игорь оторвался от тарелки.