Наркокурьер Лариосик - Григорий Ряжский Страница 11

Нежный черный вакуум мягко втянул его вперед, по направлению к тому, другому, концу тоннеля, и потянул за собой, ускоряя теперь уже совершенно прямой его полет, полет к желанному свету по кратчайшей траектории. Теперь он видел только то, что было впереди…

Оболочка постепенно начала таять… Он не мог видеть, но ощущал, как крохотные частички, высосанные вакуумной силой, отрываются и улетают куда-то туда, назад… Сознание развернуло его, нет… не назад, скорее, куда-то еще дальше… Вглубь…

Белесая дымка рассеялась и перешла в другую, организованную и более плотную по форме…

«Облака!» — удивилось его сознание.

Облака разрядились, пропустив крошечные молекулы его оболочки, и открыли восхитительную панораму… Это была Земля… и она была прекрасна! Никаких следов человеческой жизни не наблюдалось. Зеленые холмы, покрытые девственным лесом, плавно переходили в бесконечную равнину, омываемую морем с одной стороны, и также плавно перерастающую в могучий горный массив — с другой. Его сознание плавно затормозило чуть ниже облаков. Микроскопические посланники без задержки устремились дальше… Вниз… Перед самой Землей они резко разлетелись в разные стороны, каждая в своем направлении, далеко-далеко, покрыв все видимое пространство. Касаясь Земли, каждая частица моментально материализовывалась, превращалась в листок, травинку, зверька, птицу или насекомое. Тотчас все они прорастали, разбегались, разлетались или расползались по только им одним ведомым земным маршрутам, точно занимая свое, определенное для них неким высшим разумом, место. Он увидел, как две из них, долетев до густой зеленой травы, моментально, как в сказке, обернулись двумя бабочками. И тут…

…Одна из них, желто-белая, не очень красивая и не особенно большая, внезапно резко подлетела к другой, большой, густо-желто-зеленой, и ловко прилипла к ней своим длинным брюшком. Та поначалу шарахнулась, слегка сбившись со своего, только ей ведомого, воздушного курса, но, впрочем, быстро пришла в себя и продолжила свой полет уже с нагрузкой в виде самца, совершающего между небом и землей свое мужское дело…

Облака сомкнулись… Белесая дымка наплыла на остатки Павликовой оболочки, взяла ее в кольцо, уплотнилась, почернела и, задержавшись на мгновенье, словно перед стартом, выстрелила вперед длинной черной трубой. В конце засияло, но уже горячо и ярко, сияние это двинулось навстречу его оболочке, и тогда она тоже двинулась навстречу ему…

Они слились в горячем жарком свету, и все вокруг засверкало и заискрилось миллионами огненных светлячков, которые в вихре своего безумного броуновского танца насквозь пронзали облачко его сознания, вдоль и поперек, вверх и вниз, постепенно угасая, материализуясь в твердые атомы и молекулы медленно выплывающего из белесой дымки человеческого облика. Павел мягко опустился на твердую поверхность…

Он стоял, в шелковых трусах с голубой динамовской полоской по бокам, в майке с надписью РСФСР на спине и в высоких кожаных боксерках. Под ним был песок. Он был мелкий, как мука, и белый, как сахар. Сзади накатила волна… Он обернулся. Перед ним простирался океан. Вода в нем была иссине-красного цвета. Солнце стояло в зените и жарило что есть силы, совсем не оставляя теней.

— Павлик… — тихо раздался до боли родной голос.

Павел оглянулся… Солнечный зайчик заставил его зажмуриться. Зайчик отражался от сияющей на солнце лысины. Это была лысина дедушки Романа. Дед стоял прямо перед ним, лицом к океану… От океанской воды пахло йодом.

— Посмотри… — произнес он, обводя рукой вокруг себя. — Здесь у нас Ворота…

Павлик понимал каждое слово, сказанное дедом. Он захотел что-то сказать, но слова не получались. Во рту был соленый привкус крови и что-то еще мешало. Он пошевелил языком и выплюнул на песок каучуковую боксерскую капу.

— Тебе здесь нечего делать. Ты должен вернуться… — сказал дедушка. — Мы так решили…

— Да, мы так решили, Павлуша… — раздался сзади голос, тоже знакомый, но отдаленно.

Павел снова оглянулся. Там же, спиной к океану, в светлой летней шляпе из рыхлой соломы, стоял старый директор школы Семен Ефимович Хозе.

— А меня ты не забыл, Паша?

Павел снова обернулся… Напротив него, мягкой спинкой к океану, застыло в песке промятое Гунькино кресло. В нем сидела Зинка, одетая в белый балахон из тонкой материи, с хорошим, благостным лицом, смиренно, по-кустодиевски, сложив на животе руки. Волосы ее были зачесаны и аккуратно собраны сзади. Она с любовью смотрела на Павла. На коленях у нее, с вываленным на сторону языком, блаженно развалилась Гунька, похрапывая во сне.

— Так уж случилось, Паша, — с тихой виноватой улыбкой промолвила Зинка. — Но ведь было и хорошее, да?.. Я ведь твоя первая… И я тебя любила… — мечтательно добавила она.

— А ты, пожалуйста, возвращайся и… живи… Там…

Откуда-то из-под кресла выскочила рыжая белка и ловко забралась к Зинке на плечо.

Белочка внимательно и серьезно посмотрела на Павла и спросила:

— Я тоже у тебя была первой, да?.. — и повернувшись, предъявила ему свой бесхвостый зад. — Помнишь? — она посмотрела Пашке в глаза и тихо добавила: — Так что, возвращайся, пожалуйста… Пока я не передумала…

Павел совершенно не удивился, услышав человеческую речь из белкиных уст. Гунька тем временем продолжала храпеть…

«Что же она тут ест?» — вдруг тревожно пронеслась в голове идиотская мысль.

— Ей тут ничего не надо… — тихо ответила Зина на незаданный вопрос. — У нас тут все есть…

К креслу с Зинкой, Гунькой и белочкой откуда-то сзади подошел дедушка Роман и положил руку Зинке на плечо. Павел никак не мог уловить, как передвигаются тут предметы. Все происходило само собой, каким-то неведомым ему и недоступным пониманию порядком. Ловко перебравшись с Зинкиного плеча на дедушку, белка оседлала его плечо и замерла. С передней стороны кресла подошел Семен Ефимович, опустился перед ним на белый раскаленный песок и лег, опершись на локоть.

Композиция была составлена грамотно…

«Жалко, Гунька все время с закрытыми глазами… — с сожалением подумал Павел, — а то бы…»

Внезапно она открыла один глаз и вопросительно уставилась на Пашку:

— А то бы… что? — как ему показалось, спросила она…

— Девять!!!.. — голос судьи на ринге эхом прокатился над океаном.

Огненная вспышка озарила Ворота… Все опять смешалось и закрутилось в миллионах световых брызг, окружив Павла со всех сторон и выдернув его куда-то ввысь, в плотные и резко почерневшие облака, завернувшиеся вокруг трубой и сразу сомкнувшиеся вслед за ним…

…Он почувствовал на своем лице мокрые брызги и открыл глаза…

— Все в порядке, — произнес врач сборной, отпустив его запястье. — Пришел в себя…

Подошел рефери Ли и заглянул в глаза. Изображение в глазах расплывалось… Широкоскулое лицо судьи плавно перетекло в физиономию школьного военрука Федора Ефремовича Пака. Пак презрительно усмехнулся и превратился в директора Тульского филиала Виталия Юрьевича Кима. Тот подмигнул Павлику и вязко, как смола, перетек в узкоглазого дачного соседского паренька, отсекшего беличий хвост. Он посмотрел на Пашку холодными, спокойными глазами и… растаял в воздухе… Тут же, на этом самом месте, плавно прочертились широкоскулые очертания смуглого уголовника Рината. Ринат приветливо шмыгнул носом и собрался что-то сказать… Но ему помешал Шин, старичок-формалинщик. Он обнадеживающе покивал головой в полном мире и согласии с происходящим и… улыбка медленно начала сползать с его лица. Затем чуть поднялись и обострились скулы, кожа на лице подтянулась и помолодела, исчезла седина в волосах и слегка раздвоился подбородок… Перед поверженным Павлом снова материализовался рефери Ли. Весь в белом, с черной бабочкой на шее.