Музыка призраков - Вэдей Ратнер Страница 16

Во время Чол Васса, «затворничества в сезон дождей», длящегося с середины июля по конец октября, когда муссонные дожди льют особенно сильно, буддистские монахи удаляются от внешнего мира и не выходят с храмовой территории, посвятив себя занятиям и медитации. В это время много молодых людей и подростков приходят в монастырь на временное послушание – от трех дней до трех месяцев. Большинство – сироты, чьи родители, как у «мистеров Брауна и Смита», пали жертвами бесчисленных болезней бедности, насилия вооруженных политиков или личной мести. Таких детей никто не берет из страха заразиться или же навлечь на себя вендетту, а в храме они находят подобие семьи, крышу над головой, заботу и пищу, хоть и раз в день. Кто-то решается избрать духовную стезю, но большинство просто спасается здесь от полной нищеты. Тем не менее, настоятель Конг Оул редко отклонял просьбы неофитов, считая, что образование, практическое и духовное, нельзя получать на пустой желудок или дрожа под проливным дождем.

Старый Музыкант умылся водой из глиняной чашки, потом намочил один конец своей кромы и обтер руки и торс, поливая на ноги в шлепанцах, он отмыл их от грязи и побрел в хижину переодеваться для церемонии. Он нашел традиционную белую рубаху и пару черных брюк с запáхом – единственную свою одежду без заплат и пятен. Кстати, это был подарок родителей Макары на Кратин, праздник с карнавалом, когда под бой кубкообразных барабанов чайям огромные марионетки зазывают прихожан и гостей в храм, делать пожертвования. Когда Раттанаки подали ему свернутую одежду, Старый Музыкант не сразу решился ее взять, напомнив им, что он не монах, у него нет духовной мудрости и ему нечем с ними поделиться, чтобы облегчить их трудности. Супруги ответили, что ничего от него не ждут, кроме простого пожелания – молитвы-другой теводам и богам, чтобы у них, Раттанаков, всегда был рис в горшке и место, где спать, и чтобы их сын Макара бросил свои странности и вернулся в школу, вырос сильным и предприимчивым. Старого Музыканта тронула их щедрость. Он знал, что супруги ограничены в средствах: жена продает овощи, а муж таксует на мотодапе – развозит людей на своем ржавом скутере. Вдвоем они едва зарабатывали столько, чтобы прокормиться самим и растить сына. Отчего они решили, что такой неимущий жалкий червяк, как он, в силах изменить их жизнь своими пожеланиями? Однако мнение Раттанаков заставило его задуматься. Более того, оно привело Старого Музыканта к небольшому открытию.

Он не обратился к религии; не вернулся он и к вере в товарищество и братство – идеологию революции, но скромный подарок в виде одежды, сделанный с уверенностью, что отданное не пропадет втуне, заставило его понять: произвольность рождения и обстоятельств все-таки можно изменить, но не божьим промыслом и не социальным инжинирингом, а такими вот бескорыстными поступками, простыми проявлениями сочувствия. Старый Музыкант не сомневался, что без людской доброты скитаться ему по улицам нагому и босому и жить среди городского отребья.

И он пожелал Раттанакам огромного состояния – не меньше того великодушия, которое они проявили. Наверное, так он и научился молиться – не как молятся богам, а просто время от времени делая паузу и думая о других.

Он подошел к дверному проему и, прежде чем опустить полог из мешковины, чтобы одеться без свидетелей, еще раз оглядел храмовую территорию. Перед глазами мелькнула белая вспышка, он заморгал. Если сказать об этом доктору Нарунну, тот, скорее всего, скажет, что Старый Музыкант слепнет и на здоровый глаз, и белые всполохи, которые он видит все чаще, – это нечто вроде фантомной катаракты, предвестника начала болезни и полной слепоты. Нет, ему говорить нельзя. Лучше думать, что это она, призрак его скорби, мелькнула перед глазами. Он видел ее везде, куда смотрел.

Стук бронзового кольца эхом раздался в коридоре. Послышался мужской голос:

– Доставка еды!

Тира поплотнее запахнулась в халат, из скромности придерживая ворот, и открыла дверь. Молодой Самнанг, который уже приносил ей еду, вошел в комнату с подносом, на котором стоял чайник с кипятком, вазочка с разнообразными чаями, миска с дымящейся рисовой кашей и бокал с орхидеями. За Самнангом, который опустил поднос на кофейный столик перед диваном, вошла Деви и поприветствовала Тиру, сложив ладони в традиционном сампеа.

– Мы беспокоились, старшая сестра. Вы не очень хорошо выглядели, когда вернулись. – Она отступила, чтобы смотреть Тире в лицо, не запрокидывая голову. Со своими пятью футами восьмью дюймами роста Тира возвышалась над Деви, но, видимо, казалась хрупкой или расстроенной, раз вызывала такую симпатию и заботу со стороны гостиничной обслуги. Деви повела глазами на поднос с едой и снова посмотрела на Тиру:

– Рисовая каша очень питательна, ею кормят заболевших. Вы заболели, старшая сестра?

Стоявший за ней Самнанг тревожно свел брови. Тира покачала головой.

– Может, вам хочется чего-нибудь еще? – настаивала Деви. – Вареных яиц, свинины под кисло-сладким соусом к рису? Или соленой рыбы на гриле?

– Спасибо, но у меня все есть. Это, должно быть, из-за жары – никак не привыкну. После душа стало легче. Мне уже совсем хорошо.

– Вы каждый день куда-то ездите. Может, вам отдохнуть, побыть в номере день-другой? Посмотрите отель – здесь очень красиво. Снаружи много грязи и пыли – Срок Кхмер не Америка.

Да, грязно. Будто в этом вся проблема. Тира подписала счет и подала Самнангу. Они с Деви поклонились и вышли. Когда тяжелая деревянная дверь мягко закрылась, до слуха Тиры донесся быстрый шепот:

– Будь она потолще, была бы очень красивой.

– Это такой стиль.

– Ходить костлявой и грустной?

– Вы, парни, ничего не смыслите в моде!

– Я считаю, старшая сестра красива как есть. Я и тебя считаю красавицей, Деви.

Деви шикнула на него, и Тира живо представила, как официантка покраснела. Старшая сестра – тут ее все так называют. Даже в Штатах камбоджийцы обращаются к друг другу по-семейному. Там Тира относилась к этому с безразличием, но в Камбодже это стандартное обращение, претензия на родство, иллюзия неразрывной связи времен всякий раз болезненно отзывалась в душе. Может, Деви и вправду знает, о чем говорит: здешняя пыль, темно-красная, окрашенная скорбью, не желала смываться, сколько ни стой под душем.

Тира подошла к письменному столу у изголовья кровати, остановилась перед зеркалом на стене и провела пальцами по влажным волосам, в который раз пожалев, что в минуту опрометчивой поспешности, за неделю до отъезда, она взяла ножницы и, как делают буддисты, расставаясь с прошлым, отрезала длинные пряди. Все выглядело не так плохо благодаря ее парикмахерше, которая, увидев Тиру, заахала:

– О-о, такие прекрасные кудри! Со мной сейчас будет обморок!

Но сейчас Тире казалось, что волосы до плеч делают ее еще более тонкой, длинной и гибкой. Много месяцев она толком не спала и мало ела.

Она надула щеки, представляя, каким стало бы лицо, если бы она пополнела и меньше походила на бесплотный дух.