Голубой дом - Доминик Дьен Страница 18

На рынке Киска продавала лавандовые букетики американским туристам. Сидя в небольшой крытой повозке, Мишель плел корзины из ивовых прутьев. Майя помахала им рукой и направилась к итальянцу. Она купила две банки оливок, пармезан и свежие хлебцы. Она с наслаждением вдыхала запахи приправ, пока продавец насыпал в бумажные пакеты миндальные орехи и сосновые семечки. Затем, пока мясник ощипывал тушки перепелов, она купила в лавке тканей льняную вышитую наволочку. Когда со всеми покупками было покончено, Майя села в тени мелколистного вяза, склонившегося над террасой кафе «У Эжена», заказала кофе и открыла банку оливок. Она не могла запретить себе мечтать о том, как Морис будет ласкать ее, а его рука будет нежно скользить между ее бедер. Ей было так хорошо… Она вдыхала ароматы коптившегося на решетке окорока и горячей пиццы. Майя почувствовала, что проголодалась, и съела все хлебцы, не переставая мечтать о ласках Мориса. Ей захотелось кончить прямо здесь, на глазах у всех. Майя поднялась и поспешно направилась к своему автомобилю, чтобы никто не догадался о ее желаниях.

Дома она снова поднялась на чердак и принялась перебирать свои дневники. В углу она заметила стопку пластинок. Она осторожно подняла их и прижала к себе, испачкав пылью футболку. Майя сняла футболку, оставшись в лифчике и джинсах. Было очень жарко. Ткань прилипала к коже. Капля пота стекла вдоль позвоночника. Майя стерла ее тыльной стороной ладони. Казалось, что по спине проползла муха.

Майя отнесла пластинки вниз, в гостиную. Перед тем как расставить их на полках фонотеки, она принялась стирать пыль с конвертов влажной тряпкой и складывать их на диван. Какую пластинку послушать первой? Воспоминания о подростковых годах снова замелькали перед ней при виде этих пожелтевших конвертов. Она смутно различала лица Алена и Архангела, губы и руки Эндрю, Тома, Криса и всех остальных, чьи губы прижимались к ее губам, а руки ласкали ее груди, лицо Мориса и господина мэра, его отца, который казался ей таким старым по сравнению с ее собственным отцом… А потом — свое собственное лицо: угловатое, застенчивое, несчастное…

Я возвращалась в фотографию «Abby Road», я вдыхала нежный аромат весны, я проходила вместе с вами по уличным переходам каждый раз, когда вас слышала… Я чувствовала тепло нагретого щебня под ногами Пола, я узнавала запах внутри салона маленького белого автомобильчика, припаркованного на тротуаре слева… Here comes the sun, ta lalala… [13]

Обложка «Клуба одиноких сердец сержанта Пеппера» [14]— это уж слишком. Все шепотом рассказывают друг другу о тайне «Lucy in the Sky with Diamonds».

Когда Майя протирала конверт «Electric Lady Land», она услышала, как Морис потихоньку наигрывает на своей «гибсоновской» гитаре, иногда заставляя струны звучать резко с помощью медиатора. Сама Майя танцует, запрокинув голову, ее длинные волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Она еще не знает, что ее отцу осталось жить всего несколько дней.

«Everybody needs somebody to love» — я подпрыгиваю, на ногах у меня «кларксы»… Архангел удивленно смотрит на меня… Он совершенно сбит с толку. Он немного похож на Мика Джаггера… Морис читает «On the road» Керуака [15]и слушает «Route 66» «Роллинг Стоунз». Я читаю «Голубую траву», дневник юной наркоманки… Архангел говорит, что скоро опять уедет. Он вернулся из Вудстока, он их всех видел, всех слышал — Сантану The Who, Джимми Хендрикса. Морис со слезами на глазах, с благоговением и восхищением жадно слушает Архангела. Крис только и говорит, что об опытах Карлоса Кастанеды [16]и наставлениях его учителя из племени яки… Его брат уже принимает галлюциногенные грибы. Говорит, классная штука! Я целыми вечерами слушаю «Echoes». Я влюблена в Дэвида Гилмора. У меня в комнате тоже стоят свечи, которые горят всю ночь. Комнату заполняет музыка, и я не одна… Крис спит со мной каждую ночь вот уже месяц. Ему двадцать лет, мне — пятнадцать. Когда заканчивалась вторая сторона пластинки «Пинк Флойд», мне становилось так спокойно… Я словно пересекала пустыню. Мне нравилась внезапная тишина. Но иногда Архангел что-нибудь играл, и папа тоже. Тогда я затыкала уши… Крис не кричал, когда занимался со мной любовью. Он посасывал мои груди, одну за другой. Его руки медленно скользили по моему животу вниз… Он мог ласкать мое тело часами. Но постепенно это становилось мучительным… Его отросшая щетина щекотала мне шею, и это меня возбуждало… Я трахалась целыми ночами подряд — никогда после со мной не было ничего подобного. Я растворялась в музыке, куря один «джойнт» за другим… Под глазами у меня были круги. Но я не кончала… Просто знала, что запах от рук Криса — это запах любви. Мне нравился этот запах, смешанный с запахом его пота.

Мне казалось, что трахаться — это замечательно, потому что все так говорили, и я сама слышала, как Архангел кричал от удовольствия, когда Ева была в постели с ним и с отцом одновременно.

Тогда я еще не знала, что отец скоро умрет. И не знала, что мама бросит меня.

Воспоминания, пробужденные пластинками, смешивались с ее дневниковыми записями. Было уже шесть вечера. Майе расхотелось готовить ужин для Мориса. Расхотелось одеваться в парадное платье и краситься. Хотелось, чтобы снова было четырнадцать лет, чтобы можно было остаться в джинсах и в лифчике, захотелось покурить косячок, почувствовать запах своей собственной любовной жидкости, смешанный с запахом мужского пота, захотелось слышать Джимми, играющего на гитаре, и собак. Которые подвывают в конце «Meddle».

Ей хотелось всего и ничего — в особенности не быть в своем нынешнем возрасте, не хотелось быть мудрой, буржуазной, этакой несчастной дурехой, которая все утро мечтала раздвинуть свои дряблые бедра, чтобы почувствовать член пятидесятилетнего старика! Почему? Почему время летит так быстро? Почему я и в мыслях должна чувствовать себя такой же старой, как и физически, из-за того, что мое тело стареет, тогда как я ощущаю себя совсем молодой?!

МАЙЯ набросила на круглый стол старинную провансальскую плетенку вместо скатерти. Белые тарелки с сиреневой каймой и бокалы осветило пламя зажженных свечей.

Банка с оливками стояла на хлебной доске, украшенной виноградными листьями. Свежевыжатый апельсиновый сок был налит в графин богемского хрусталя.

Откупоренная бутылка бургундского, сопровождение к перепелам в виноградном соке, стояла на сервировочном столике.

Ароматическая свеча распространяла легкий запах кедрового дерева по комнате, куда еще проникал рассеянный свет заходящего солнца. На открытом окне колыхались легкие занавески, снаружи доносился запах свежевскопанной земли. Время словно остановилось. От сервировочного столика слегка пахло воском.