Голубой дом - Доминик Дьен Страница 19

В чугунной кастрюльке, стоявшей на конфорке старой газовой плиты, тушились перепела в виноградном соке. Аромат душистого жаркого иногда смешивался с явственным запахом виски. Для пасты Майя приготовила соус с базиликом, сорванным в саду, молотыми сосновыми семечками и оливковым маслом. Еще на кухне пахло чесноком и тушеным сладким перцем.

В гостиной Майя и Морис выпили по первому бокалу сока. Груди Майи вздымались вверх, поддерживаемые лифчиком-«анжеликой». Складочка между ними была видна благодаря расстегнутому воротнику блузки. Юбку она надела длинную. Ноги ее были босы. Она решила поиграть в простоту и оставила волосы свободно распущенными по плечам. Макияж у нее был настолько легкий, что казался незаметным. Устроившись на диване слева от Мориса, она свернулась в клубок и поджала ноги. Ее юбка слегка задралась, на миг приоткрыв ногу до самого бедра.

Майя казалась счастливой. Когда она смеялась, то запрокидывала голову, иногда слегка задевая руку Мориса, вытянутую вдоль диванной спинки.

Голубая рубашка Мориса была расстегнута на две верхние пуговицы, что позволяло видеть темные завитки волос на его груди. Тело волосатого мужчины казалось Майе более надежным, внушающим доверие. У Пьера волос на груди почти не было. Еще на Морисе были джинсы и мокасины. Бежевый льняной пиджак он повесил на спинку кресла. На висках его волосы уже начали седеть. Он него пахло «Pour un homme» от Карона. Голос Мориса, глубокий и серьезный, звучал с легким средиземноморским акцентом. Когда он брал слово, любые споры обычно прекращались. На протяжении многих лет он сохранял эту спокойную уверенность, вызывавшую уважение. Майя находила его красивым и мужественным. Ей нравились его глаза и грубые руки виноградаря.

Морис рассказывал о своем сыне. Последнее время Милу полностью взял на себя управление «Старой лозой», что оставляло отцу больше времени на исполнение обязанностей мэра. Морис был не лишен амбиций. Он много сделал для развития туризма, и то, что Сариетт побратался с городком Кармель в Калифорнии, служило тому доказательством.

— А почему именно Кармель? — спросила Майя.

— Потому что мне бы хотелось стать таким же неотразимым, как Клинт Иствуд, его бывший мэр!

Майя рассмеялась.

— Я несколько раз наведался в Сан-Франциско, и богатые американцы заказали партии нашего вина! Нет, серьезно, Майя, если удастся наладить постоянные отношения с Кармелем, для Сариетт это будет просто отлично! Можно устраивать здесь гастроли американских артистов в обмен на выступления наших в Калифорнии, и я попытаюсь организовать провансальские рынки в США с нашей местной продукцией — знаешь, вроде тех, что мы сами устраиваем на Рождество… В общем, работы будет навалом, в том числе и для тебя!

— Для меня? И какой же?

— Ты сможешь переехать жить к нам, а из дома сделать гостиницу для приезжих — еда и отдых по высшему классу!

Майе казалось, что в этот вечер ее старый друг смотрит на нее с особой нежностью. Она почувствовала, что немного взволнована. Она улыбнулась ему, не зная пока, чем ответить на его предложение.

— Хотя, впрочем, довольно обо мне. Расскажи о себе, — произнес Морис, улыбаясь.

— Даже не знаю, с чего начать… Такое ощущение, что не могу рассказать ничего интересного…

— Начни с чего хочешь!

— Кстати, знаешь, что я нашла на чердаке?

— Нет, а что?

— Груду старых пластинок! Хочешь, послушаем?

— Еще спрашиваешь!

Когда они слушали «Доорз», Майе захотелось, чтобы Морис перевел взгляд с ее рук на грудь. Потом, когда Джонни Риверз пел «Sunny», ей захотелось, чтобы он обнял ее и им обоим снова стало по четырнадцать. Ей захотелось услышать, как поет Боб Дилан, а Морис подыгрывает ему на старой губной гармошке, покачивая бедрами.

Но вместо этого Морис закрыл глаза и расслабленно откинулся на спинку дивана. Его лицо было безмятежным. Майя не могла догадаться, о чем он думает, и даже уловить, какие у него мысли — веселые или грустные.

— Не хочешь потанцевать? — спросила она.

— Нет, не особенно.

Голос Мориса звучал немного хрипло. При первых звуках «When a Man Loves a Woman» Майе захотелось плакать. Ей казалось, что Пьер ужасно далеко. Словно бы его никогда не существовало.

— А мне ужасно хочется танцевать! — воскликнула она.

Она подошла к Морису и взяла его руки в свои, заставляя подняться. Он обхватил ее талию своей мускулистой рукой, и Майя мгновенно вспомнила, как раньше отвердевал его член, когда они танцевали медляки. В те времена молодые люди изо всех сил прижимали ее к себе, так что она едва не задыхалась, и казалось, что в штанах у них — железные прутья. Тогда она еще не знала, что это их члены, отвердевшие от желания. Она думала, что они у мальчишек всегда такие.

В этот вечер, однако, член Мориса не подавал никаких признаков активности, когда тот прижимал ее к себе. Майе захотелось прижаться к нему чуть покрепче, чтобы убедиться в этом наверняка, но она не решилась. Она вспомнила, как раньше ее партнеры расстегивали на ней лифчик и их руки скользили по ее телу снизу вверх, достигая кончиков грудей. Как же это было неописуемо приятно!

Она положила голову Морису на плечо. Ей нравился запах его туалетной воды. Ей хотелось поставить «Satisfaction» и прошептать ему на ухо, как страстно она жаждет его тела. Хотелось, чтобы он знал, что она ласкала себя, думая о нем. Хотелось раздвинуть ноги и приоткрыть складки влагалища. Пытаясь скрыть охватившее ее исступление, Майя слегка отстранилась и сделала величественный жест в сторону накрытого стола.

— Ты, должно быть, проголодался, идем ужинать.

Теперь Морис рассказывал о своем внуке. Майе не нравилось, какой оборот принимает беседа. Она хотела, чтобы он говорил о Джимми и «Роллингах». Она больше не испытывала ни малейшего желания становиться бабушкой.

— А куда подевался твой старый «Гибсон»? — перебила она.

— Хороший вопрос… Не помню. Наверное, где-то в кладовке…

— А помнишь, как мы забивали косяки?

— Еще бы не помнить!

— А потом тебе никогда не хотелось покурить косячок?

— Да я вообще никогда не прекращал!

— Я тебе не верю!

— Честно! — Морис рассмеялся. — А ты что поделывала, Майя?

Наконец-то он прямо взглянул ей в глаза.

— Трудно сказать… — Майя почувствовала, что голос ее стал тонким и ломким, как бывало всякий раз, когда она собиралась заплакать. — Кажется, я испытываю ностальгию по слишком многим вещам… По моей молодости, по времени, которое проходит, как и любовь… Тут еще этот склад на чердаке…

Майя рассказала Морису о сундуке с одеждой, о пластинках, о своих подростковых дневниках, попыталась воскресить общие воспоминания. Она говорила о своем отце, об Архангеле, о матери. Она чувствовала, как к ней вновь возвращается одиночество, и это пугало ее.