Смеющийся волк - Юко Цусима Страница 32

Когда Маугли вернулся на своё место, Акела сидел, хмуро понурившись. Места напротив уже были заняты, но место Маугли осталось за ним — сейчас на нём лежали газетные листы и два узелка с вещами. Маугли сел, переложив узелки и газеты себе на колени. Акела, наклонившись к нему, прошептал:

— Еле-еле удалось отбить твоё место. Ну что, как живот?

Прозвенел звонок к отправлению, раздался пронзительный паровозный гудок. Состав тяжело содрогнулся и тронулся. Ещё раз прозвучал гудок. Пассажиры тоже слегка раскачивались в такт движению. Где-то заговорили на повышенных тонах, но тут же успокоились. Теперь в вагоне звучали только весёлые голоса школьников.

— Вроде уже не болит. А народу-то сколько набилось! Откуда они поналезли? — шепнул в ответ Маугли.

— Время сейчас такое — дело к вечеру…

— Много разных странных типов — а одеты как!..

— Деревня!.. Здесь вообще время будто остановилось. С тех пор, как я был ещё совсем малышом, ничего здесь так и не изменилось. Прямо всё ну совсем как раньше! Видишь, газеты как пригодились — скоро всё пройдет… Сейчас пассажиров много — жарко будет.

Маугли кивнул и стал обкладывать себя газетами. Акела уже себя со всех сторон обернул и теперь был похож на египетскую мумию. Сидевшие напротив старичок и пожилая женщина с усталыми лицами не проявляли к этим ухищрениям никакого интереса и мирно дремали. Старичок был в чёрной охотничьей кепке с двумя козырьками — спереди и сзади — и в сапогах. Женщина была в кимоно с наброшенной сверху шалью. На коленях она бережно держала внушительный узел с вещами. Непонятно было, вместе они едут или порознь. Во всяком случае, друг другу они не сказали ни слова, так что судить было трудно.

В проходе пассажиры жались в тесноте: кто стоял, кто сидел, скорчившись, прямо на полу. Какой-то мужчина присел на деревянный подлокотник сиденья напротив, что было ближе к проходу. Похоже было, что скоро начнут заползать и в узкое пространство между сидений, прямо под ногами. Такая же жуткая теснота была в вагоне от самого Уэно до Фукусимы. Но это потому, что поезд был ночной. Сейчас же, днём, крепко спящих в вагоне почти не было. Поезд шёл только до станции «Носиро», то есть его даже нельзя было считать поездом дальнего следования. Откуда же тогда такая толпа пассажиров? Правда, дело к вечеру и дождь идёт. А может быть, в здешних местах какой-нибудь праздник, о котором мы не знаем…

Заботливо обложив газетами живот, Маугли закрыл глаза. Одежда уже подсохла, от газетной бумаги стало тепло и приятно. Ноздри щекотал пыльный дух старых газет. Однако скоро, наверное, опять придётся бежать в уборную. От поноса ещё такая слабость… Но хорошо хоть, что это не дизентерия.

Поезд остановился на каком-то полустанке и снова тронулся. Откуда-то издалека, из головы вагона, доносился плач младенца. Мама как-то говорила, что где-то младенец умер от детской дизентерии. Когда был этот разговор и о каком младенце шла речь, Маугли вспомнить не мог. Разница между детской дизентерией и обычной тоже была ему непонятна. Помнилось только, что младенец умер. Когда у братца Тон-тяна начался понос, пришлось ему делать подгузники из пелёнок, хотя он уже был по возрасту старше ученика начальной школы. Мама однажды сняла подгузники — и его прослабило, да так, что струя ударила, словно из водяного насоса. И всё попало маме в лицо. Она рассердилась, стала на него кричать. Все татами и бумажные перегородки вокруг были запачканы жёлтой поносной жижей. Однако вони особой не было. Это тоже вроде был простой понос, не дизентерия. Но всё равно потом Тон-тян всё-таки умер, так что, может быть, понос был и не простой…

Перед мысленным взором Маугли возникло лицо покойного брата — осунувшееся, желтоватое. С подбородка у него не свисали липкие слюни, под носом было тоже чисто, и он не пытался разлепить веки. Ни пальцы, ни рот, ни веки у него не шевелились — были абсолютно неподвижны. В общем-то, совсем не настоящий. Какой-то манекен с жёлтой кожей, с виду похожий на брата. Ноздри заткнуты ватой. Маугли будто снова почуял тот мерзкий запах крематория. Дышать стало тяжко, и Маугли открыл глаза. Сделав глубокий вдох через рот, он стал смотреть в окно. Не стоит вспоминать о таких вещах. Маугли постарался снова запихнуть неприятные воспоминания на самое дно памяти — словно загоняя обратно в банку пролившуюся липкую жидкость.

Дождь всё не прекращался. При мысли о том, что, когда они прибудут в Акиту, снова придётся бегать под дождём, становилось не по себе. Можно, конечно, пересесть на другой поезд. Вчера в это время они ещё были в Токио. Подумав об этом, Маугли загрустил. Дыхание его участилось, сердце вдруг забилось сильней. Тогда ещё он был девочкой в школьной форме-матроске, с кожаным портфелем… Кажется, будто это было давным-давно. Произошла ужасная ошибка. Но теперь уже и вернуться нельзя. Слишком далеко заехали. К тому же, не очень понятно, в чём именно ошибка. В общем, ничего не поделаешь. Так или иначе, сейчас они едут в поезде, и этот поезд куда-то везёт своих пассажиров…

Поезд снова остановился на маленькой станции, люди в проходе зашевелились. Часть студентов, оглашавших вагон весёлой болтовнёй, вышла, и народу немного поубавилось. Хотя пассажиров всё ещё было много, теперь в вагоне стало тихо — только издали доносились приглушённые детские голоса. Дети были чем-то недовольны. А мужской голос их успокаивал. Слов не было слышно, но по звучанию речь была похожа на привычную, токийскую. Может быть, там и были токийцы. В другом месте какие-то женщины судачили о трудностях жизни. Эти, судя по говору, явно были здешние. Иногда раздавались взрывы хохота — смеялись мужчины.

У Маугли снова заболел живот. На сей раз он разбудил Акелу и встал, чтобы идти в уборную. Сейчас, когда вагон битком набит, вполне вероятно, что кто-нибудь попытается занять опустевшее место.

— Что, опять? Но всё-таки цвет лица у тебя стал получше. Мне тоже что-то плохо. Может, так оно и должно быть после того, как побегаешь в хорошем настроении под дождём… Я ведь уже и не очень молодой. Ну давай, иди живей! Народу, видишь, битком набито, так что ты поосторожней!

В проходе было не протолкнуться. Весь пол был уставлен рюкзаками, узлами, мешками, бамбуковыми корзинами. Приходилось осторожно пробираться между вещами, переставляя одну ногу за другой. Маугли спотыкался о чьи-то тела, с поклоном извинялся. Поскольку это был ребёнок, никто всерьёз не сердился, но многие строили строгие гримасы. Девочка в шароварах спала на полу поперёк прохода. Рядом прикорнула какая-то тётка с большим животом — наверное, мать девочки. Как Маугли ни старался соблюдать осторожность, каблук туфли, похоже, задел голову девочки. Та завопила, а мамаша, злобно глянув на Маугли, бросила ему:

— Если носишь кожаные туфли, так шагай потише!

— Извините! Извините, пожалуйста! — бормотал Маугли, проталкиваясь дальше, к тамбуру.

Толстуха с девочкой, судя по выговору, тоже ехали из Токио, хотя это и был не ночной поезд…

Маугли обратил внимание на то, что сам он стал в последнее время говорить почти как раньше, когда был токийской девочкой. Надо быть поосторожнее!