И проснуться не затемно, а на рассвете - Джошуа Феррис Страница 4

Он показал на Конни, которая смотрела прямо на него. Остальные присутствующие тоже.

– Так, вам совершенно точно надо посидеть и отдохнуть. Идите за мной.

– Не могу! – вскричал он, пожимая плечами. – Опаздываю!

– Тогда до встречи.

– Нет, нет! Я же говорил, я улетаю в Израиль. Насовсем!

Я повел пациента к выходу. Конни подала мне его куртку.

– Но не подумайте, что я лечу туда, потому что я – еврей. Вы ведь так подумали?

– Правую руку в рукав, пожалуйста…

– Ошибаетесь!

Я открыл дверь. Он встал ко мне вплотную и зашептал на ухо, обдавая меня кислым постнаркозным духом:

– Я – ульм. Поэтому и еду в Израиль. Я – ульм, и вы тоже!

Я похлопал его по спине и слегка подтолкнул к двери.

– С чем вас и поздравляю. Удачи!

– И вам удачи!

Под газом люди порой несут полную ахинею. Поэтому я не придал его словам никакого значения.

Минуло полгода. Была пятница, 15 июля 2011 года, и утро прошло без каких-либо эксцессов. Косметические консультации, гингивопластика и один омерзительный черный язык. В колонках четыре раза играла песня «битлов» «Человек из ниоткуда» – я прослушал ее в четырех кабинетах, а позже поймал себя на том, что напеваю ее сам во время подгонки коронки. Пучок Конни медленно просыхал, заполняя кабинеты запахом ее волос. Миссис Конвой предложила новое решение проблемы избыточного документооборота. Эбби молчала.

Быть хорошим ассистентом врача-стоматолога – не такая уж трудная задача. Запомни названия всех инструментов да знай себе угадывай, какой именно мне может понадобиться в тот или иной момент. Это вам не сердечно-сосудистая хирургия. Но и не хиханьки да хаханьки. Пациенты у меня самые разные: жертвы автомобильных аварий и пьяных драк, например. Эбби приходилось не только подавать мне нужные инструменты, но и с профессиональным спокойствием взирать на их изувеченные рты. Поверьте на слово: в автомобильные аварии лучше не попадать. Конечно, частично я решу проблему, вы снова сможете есть и пить, но участь ваша незавидна. Считайте, вы исчерпали свой запас удачи. С этого момента ваша жизнь превратится в сплошной компромисс, и до самой смерти вам придется слушать фразы вроде «Мы сделаем все, что в наших силах» и «На большее мы не способны».

Ассистенты также полощут, осушают и отсасывают. Они подготавливают лотки, помогают составлять анамнез, снимать оттиски, примерять коронки, надевать и убирать резиновые прокладки. Словом, без хорошего ассистента врач ничего толком не сделает. И Эбби была очень хорошим ассистентом. Даже держала пациентов за руку. Однако с руководством отношения у нее не ладились. Со всеми жалобами, предложениями и даже просьбами о выходных она обращалась не напрямую ко мне, а к Конни или миссис Конвой. Якобы боялась лишний раз меня побеспокоить. Боялась побеспокоить?! Мы целыми днями напролет сидели друг напротив друга! Наверное, она предпочла бы сидеть напротив другого врача – из тех, что любят людей и без конца хохмят. Я и сам не прочь быть таким врачом. Мне очень хотелось, чтобы Эбби перестала укоризненно молчать. Может, она меня и не осуждала. Может, я просто неверно читал ее взгляд, ведь остальные черты ее лица скрывались за розовой маской. Может, она просто ждала момента, чтобы быстро и профессионально подать мне нужный инструмент. Но попробуйте-ка сами весь день посидеть напротив ассистента: посмотрим, кем вы себя будете чувствовать в те моменты, когда вам не захочется хохмить и веселиться.

«Все кабинеты готовы?» – этими словами я встречаю Эбби в начале каждого дня.

Мне бы и самому хотелось первым делом говорить всем «Доброе утро!». «Доброе утро» поднимает боевой дух сотрудников: «Жизнь прекрасна! Мы снова вместе, наши головы ясны, подмышки благоухают, какие же чудесные сюрпризы приготовил нам новый день?» Но по утрам я на такое не способен. В моей клинике работали всего четыре сотрудника, включая меня самого, – выходит, от меня требовалось три раза повторить «доброе утро». Много? Нет. И все же я не удосуживался сделать даже такую малость. Игнорируя печальный факт, что каждому из нас отпущено лишь одно-два «добрых утра» в сутки, я лишал своих коллег этого удовольствия. А то и вовсе на голубом глазу забывал, сколь ужасающе мы ограничены в возможностях пожелать доброго утра ближним, – просто забывал, и все! Или произносил эти слова с иронией, скепсисом, злобой, сухостью, деспотизмом в голосе. Я мог сказать «доброе утро» Эбби и Бетси, но обделить Конни. А мог весело поприветствовать Бетси, но не Эбби и/или Конни. Еще я мог сказать «доброе утро» Эбби в присутствии Бетси или Бетси в присутствии Конни, но не самой Конни. Да что хорошего в этом предсказуемом событии – наступлении так называемого «нового дня»? Обычно ему предшествует долгая битва с организмом за короткий сон, которую многие люди именуют «ночью». Мне всегда казалось, что этого недостаточно для новой порции ритуальных приветствий. Поэтому я просто говорил: «Где расписание?» Эти слова предназначались Конни, сидевшей за письменным столом. Или я спрашивал Эбби: «Все кабинеты готовы?» – как в то самое утро, о котором пойдет речь. Или я обращался к Бетси: «Вы сегодня работаете одни», имея в виду, что помощника (я иногда приглашал временного гигиениста) не будет. Тогда она отвечала: «Кто-то сегодня не в духе». Настроение у меня было не такое уж скверное, несмотря на тщетные попытки выспаться и слишком скорую встречу с теми же тремя сотрудниками, которых я имел честь видеть вчера. Однако от слов Бетси про «не в духе» я моментально падал духом и проводил остаток дня в чернейшей тоске.

И все же «Доброе утро! Доброе утро всем и вся!» – говорил я своим пациентам, потому что был худшим из ханжей. Из всех ханжей, из всех жестоких и насквозь фальшивых притворщиков, я был самым худшим.

Среди моих пациентов в то пятничное утро был человек, которого я назову Телефонная Книга. Он пришел на косметическую процедуру. Почему-то в последние годы народ валом валил на косметические процедуры. Одни хотели отбелить зубы, другие – выпрямить, третьи надеялись скорректировать «десневую» улыбку, четвертые – изменить положение губ, пятые – полностью перестроить прикус, зуб за зубом, миллиметр за миллиметром, чтобы раз и навсегда избавиться от страшных детских воспоминаний. Люди мечтали об улыбке Джорджа Клуни, Ким Кардашьян и еще об этой мясистой вальгусной улыбке Тома Круза. Многие приносили вырезанные из журналов фотографии менее популярных звезд, улыбками которых хотели обладать, чтобы улыбаться, как звезда, ходить по улицам, как звезда, и жить до скончания века в ослепительном звездном сиянии. Разумеется, то были состоятельные пациенты, которые вполне могли побаловать себя: адвокаты, управляющие хеджевых фондов и их жены, потерявшие страсть к очаровательным изъянам, светские львицы, которые на вернисажах собирали на себе свет всех фотовспышек. Но за «косметикой» ко мне приходили и другие люди. Не имея страховки, они, заглотив полбутылки «Джим Бима» и вооружившись плоскогубцами, сами выдирали себе сгнившие зубы – а потом сталкивались с последствиями. Растущую зубную боль они глушили аспирином, виски и любыми обезболивающими, какие удавалось раздобыть. Некоторых я отправлял прямиком на госпитализацию. Обычно таких людей недолюбливали за скверный нрав и замкнутость, ведь они никогда не улыбались – но они не улыбались по совсем другой причине. Они стеснялись желтых никотиновых пятен, серого налета, черных пробоин на месте выпавших зубов. Промучившись несколько лет и наконец скопив нужную сумму, они приходили ко мне, садились в кресло… и их прорывало, что женщин, что мужчин: я узнавал все про их страшные прозвища, разбитые сердца, упущенные возможности и никчемные жизни. Столько горя – из-за зубов! Порой я считал себя исключительно непригодным к профессии врача-стоматолога, вынуждавшей меня ежедневно закрывать глаза на заведомо известное будущее, не видеть могилы в каждом открытом рте. Я тратил все силы на нечто преходящее, на полумеры и паллиативы, отчего мне было трудновато убедить в необходимости регулярных походов к стоматологу даже самого себя. Но когда мне доводилось поработать с такими вот пациентами – после снятия швов они приходили благодарить меня за вновь обретенную радость жизни, нет, за новую жизнь, – я гордился собой, и пошло оно к черту, это заведомо известное будущее.