ЭмоБоль. Сны Кити - Антон Соя Страница 44

Каждый вечер, а иногда и ночью Кити, как сомнамбула, взбирается на крышу. Ноги сами несут её, глаза полны тоски и надежды, но никого, кроме голубей, кошек и ворон, на крыше нет. Сутки пролетают как минута, и она снова стоит на крыше. И снова никого. Хорошо, что днём её никто не достаёт. Милка наконец-то свалила в Тулу, а Ритка так довольна её неожиданной постельной активностью, что ничего не спрашивает, боится спугнуть свой фарт. Она быстро засыпает блаженным сном после их игр, а Кит идёт на крышу.

А может, его и не было, этого ночного свистуна? Может, от жары, душевной боли и желания изменить свою жизнь, от подсознательного желания любви родился желанный образ? Такой обаятельный, такой трогательный, такой родной, слишком хороший, чтобы существовать на самом деле. Может, она его просто придумала и проговорила целую ночь сама с собой, сидя на забытом кем-то нашейном платке? Значит, парень с крыши всего лишь сон, наваждение, сублимация желаний, призрак, морок, паранойя? Наверное, это лучший из возможных вариантов: списать своё предательство на сон, непреодолимое желание на наваждение, желание на морок. Измена во сне не является изменой, не правда ли? Этот свистун украл у неё любимую боль. Сердце Кити теперь бьётся с замиранием. Сердце, о котором Кити вспоминала последние три года только из-за замороженной в нём боли. Кити боится. Боится разочаровать окружающих. Боится ошибиться. Боится поверить, что снова может влюбиться. «Как же так? Ведь я люблю ЕТ. Навсегда!»

Кити всеми силами старается забыть парня с крыши, не думать о нём. Она радуется, когда ей это удаётся в течение часа, и злится, когда понимает, что снова думает о нём. Обманывает себя, придумывает дурацкие оправдания типа: «Я только посмотрю на него, удостоверюсь, что он есть. Что он живой. Что я не придумала его. Что я не сумасшедшая. Ведь он просто создан для меня! Он любит почти всё, что люблю я. Он… У него голос Егора! Ему столько же лет, как Егору тогда». А может, стучит в голове сумасшедшая мысль: он и есть Егор, который вернулся к ней в новом обличии и не признаётся? А может, он сам об этом не знает? Может, в его душу вселилась душа её погибшего возлюбленного и нашла её, пусть в чужом теле. Ведь не могут же просто так совпасть души при первом же знакомстве? Ведь неспроста она услышала столько знакомых обертонов и интонаций в его родном голосе? Глупости и самообман! Самообман, самообман, самообман! Каждый раз, спускаясь с крыши и тихо плача, Кити даёт себе слово, что завтра ни за что на свете не полезет туда снова, но следующей ночью забывает о своём обещании. И о гордости, и о приличиях тоже забывает. Где это видано, так гоняться за парнем. Может, он просто не хочет её больше видеть, этот мифический парень с разными глазами? Вот и отлично! Самый идеальный и разумный финал. Можно продолжить свою обычную жизнь и не рвать сердце напополам. Сегодня Рита опять задержалась на съёмках. Кити дома одна. Её отчаянно тянет на крышу но она сопротивляется. Сидит на кровати, закрыв лицо руками, и вспоминает ЕТ. Его доброе лицо, обезоруживающую улыбку, теплый родной голос. Голос парня с крыши. Ну вот опять!

— Хватит мучиться! Ты такая, как ты есть, и другой не будешь. Ты создана для любви, глупая девочка с блестящим металлом в лице.

Скрипучий, как ржавые дверные петли, отрывистый голос звучит из угла комнаты. Кити смотрит на теремообразную клетку Кармена, открыв от удивления рот. Точно — она забыла накрыть его пледом, и теперь умные чёрные бусинки смотрят прямо на неё. Сомнений нет — ворон заговорил.

— Да, это я, старая, глупая, сентиментальная птица, забывшая главный закон: никогда не говорить с вами — человечками. Не могу больше любоваться на твои страдания. Поверь мне — бороться с собой бесполезно. Поверь в своё чувство. Отдайся ему. Егора нет уже три года. Он был бы рад, если бы знал, что ты снова счастлива.

— Не думаю, — выдавливает из сухого горла еще не пришедшая в себя Кити.

Хотя чему удивляться, она всегда была уверена в разговорных способностях Кармена.

— А ты и не думай. Слишком много думаешь! Просто поверь, и всё.

— Эх ты! А ещё мудрая птица! Предлагаешь оправдать предательство верой в собственное чувство?

— Тебе не нужно оправданий. Ты ни в чём не виновата. Свою вину, свой крест, своё послушание ты придумала сама. Лёд в твоём сердце сломан. Радуйся! Пришло время жить своей жизнью, без Егора!

— Но Егор навсегда в моём сердце!

— Это так! Пусть живёт там всегда. Пусть будет мерилом твоих поступков, твоей честности по отношению к себе. Если ты полюбила, Кити, то бороться с собой бесполезно. Можешь продолжать бороться, можешь даже побороть себя. Но в этой борьбе ты окажешься не победительницей, а побеждённой. Поборов себя, своё прекрасное чувство, ты перестанешь быть собой. Самообман — штука недолгая. А раскаяние и сожаление будут преследовать тебя всю жизнь. Может быть, ты никогда и никого больше не полюбишь. Не борись с собой!

— Ворон-искуситель! Ты просто завидуешь мне и моей любви, старая птица! Нет! Я знаю! Ты старый ревнивец и готов на всё, лишь бы я исчезла из жизни Риты! Ведь так?

Ворон с досады со скрежетом провёл клювом по прутьям решётки и замолк, обиженно нахохлившись. «Всё, больше он со мной никогда не заговорит», — мысленно констатировала Кити.

Ругая и кляня себя, Кити снова лезла на крышу. В последний раз, в самый последний раз, стучало в её растрёпанной голове. Из одежды на ней только тоненькая чёрная ночнушка, похожая на платье без плечей, и тапки в виде дурацких розовых собачек. Шансов, что кто-то увидит её в таком виде, ноль. Шансов, что она увидит его, тоже ноль. Пустая формальность. Пустая трата времени. Новоприобретенная дурная привычка. Лучше бы закурила. Дурная голова ногам покоя не даёт. Дур…

— Йе-е-есть!

Таинственный обладатель красного рюкзака и божественной улыбки как ни в чём не бывало занимал своё любимое место у парапета и высвистывал «The Passenger» Игги Попа. Он даже не обернулся на крик души запрыгавшей по крыше Кити, только пригласил её рукой на заранее расстеленную рядом с собой газетку.

— Садись, Катя! Где пропадала?

— Гад! Это ты где пропадал? Я неделю не сплю! По крыше, как лунатик, бегаю! А он тут сидит, как будто и не уходил! — на бегу прокричала Кити, давясь слезами и задыхаясь от злости и счастья одновременно. — Я даже имени твоего не знаю!

— Игорь, — одарил её улыбкой симпатяга. — А ты сегодня нарядная. Пижамная вечеринка?

— Ну ты смотри, он ещё и улыбается! — Кити легонько пнула розовым тапком красный рюкзак, неожиданно оказавшийся очень жёстким. — Да я вообще сейчас тебя прибью! С крыши скину! Ии-и-игорь!

Теперь Игорь уже не улыбался, он просто захлёбывался смехом. Он смеялся всем своим худым нескладным телом, закидывал голову назад, широко размахивал длинными руками, словно крыльями, и раскачивался взад-вперёд. Казалось, ещё чуть-чуть, и угроза Кити сможет осуществиться без её участия. Он смеялся так заразительно, что Кити, всё-таки присевшая рядом, тоже засмеялась. Сначала робко и сдержанно, а потом неудержимо в полную силу молодых лёгких. В ночной тишине их смех грохотал, как гром, отражаясь от стен двора-колодца, во всяком случае, так казалось Кити. Счастливые слёзы долгожданной встречи мешались на лице Кити со слезами её гомерического хохота. Все чувства, выношенные Кити за неделю: ожидание, сомнение, томление, угрызения совести, недоумение, обида и, наконец, радость — вылились в смеховую импровизацию на крыше. В смех над собой, в смех над судьбой, в смех против всех, в смех, да и только, в смех радости победы, в смех победы радости. Если бы кто-нибудь, живущий на последнем этаже, догадался записать звуки, доносящиеся с крыши, он мог бы неплохо заработать, продавая эту песнь оптимизма, гимн гедонизма, панегирик раздолбайства, какофонию чувств, руладу пофигизма — смех двух отчаянно влюблённых сердец.