Похоть - Эльфрида Елинек Страница 44

Ребенок носится по дому, превратившись в бестию. Каждый раз перед тем, как идти в постель, когда столь малое значение придается вечерней трапезе, ребенок становится сам не свой от ощущения своей телесности. Мать тоже резко опускает голову на стол. Ее отверстая рана связана с Михаэлем. Она делает знак, что не будет есть, но обязательно что-нибудь выпьет. Отец, который уже слышит призывные звуки охоты, отпускает тормоза в своем гоночном костюме. Ребенок ему надоел, ведь отец сейчас в собственном доме, где умирают люди, если их вовремя не отправить в больницу. Припозднившиеся рабочие ускользают от непогоды и торопливо шагают в свои счастливые домишки. Скоро наступит полная тишина. Отцовский геркулесов мускул тянется к матери. Эта агрессивная псина пока что дремлет, но скоро запах ударит ей в ноздри. Сверху с ребенком разговаривают о школе. Потом накренившуюся вперед женщину трогают за теплые подмышки, берут ее за плечи и снова сажают прямо. Ребенок все больше и больше становится начальником еды. Отец, вожделению которого мешают, погружается глубоко в себя, да, мы видим, что и мать прибыла сюда, чтобы опять уехать прочь и вновь возвратиться. Эти люди не могут усидеть на месте, что в общем и целом соответствует нраву богачей. Нигде они не задерживаются, они путешествуют вместе с облаками и ручьями, их кроны шумят над ними, их кошельки шелестят. Хорошо там, где нас нет, и они подставляют свою грудь солнцу. И всегда звучит один и тот же ответ на вопрос: кто у телефона? Ребенок становится все назойливее, он шлифует список подарков на день рождения, но желания его от этого не уменьшаются. Отец в принципе ведет себя так же. Он освежит мать пузырьками своего источника. Жизнь пенится вокруг его костей, в самом деле, тело его покоится в пылу и в жару его чувств, которые не удержит никакая резинка, и очень красиво сияют языки пламени, которыми охвачена его фигура. Ребенок требует многого, чтобы получить почти все. Проводник спального вагона разместил родителей прямо в гуще их ощущений (за окнами мелькает пейзаж, и их желания растут, перерастая их самих и вырываясь на волю), и отец, и мать по разным причинам хотят, чтобы ребенок снова закрыл свой разинутый рот. Соглашения нарушаются. Один час занятий на скрипке в день — не бог весть какое достижение. Жена теперь, пожалуй, немножечко перекусит. Ребенок не созреет еще очень долго. Займемся лучше друг другом!

Им нельзя сидеть голышом, охватывая друг друга, ребенок мешает. Ребенок входит в раж. У него нет никаких тайн от родителей, он все выплескивает наружу вместе с молоком сквозь еще оставшиеся молочные зубы. Ребенок очень тесно связан с родителями своей архитектурой. Собственно, сын мешает не только тогда, когда ему ставят капельницу скрипки. Он мешает постоянно. Такое излишество (дети) порождает необдуманные связи, которые приводят в дом своих собственных нарушителей спокойствия, чтобы они ярко и глупо светили своей безудержной болтовней, словно электрические лампочки. Вместо того чтобы играть друг с другом во всевозможных укромных местах их дома. Отец, в конце концов, желает стянуть со своей жены тканевое покрытие и большими прыжками сбежать вниз по ее холму, но не тут-то было — ребенок, словно праздничный день, переполняет комнату, звуки его горна разносятся по всему дому, в котором все призывает к любви, и прежде всего — отчетливая конструкция отца, созданная для любви, как большой диван в гостиной. Как пышно расцветают половые органы этих коммивояжеров вдоль дорог, как расцветают хорошо защищенные растеньица, пожалуйста, не надо их рвать, они отправятся путешествовать сами! Скройся в лесу, но не попадайся им под ноги, посреди пышной зелени они бывают жутко ядовитыми!

На кухне отец бросает несколько таблеток в стакан сока, предназначенного для сына, чтобы наконец-то заставить умолкнуть этого вечного дневального. Сыну его собственный сочок еще не слишком пригождается, а вот его отец, ого-го-го, когда наступит тишина и покой, выскочит из своего одеяния и воткнется в мамочку, с топотом одолев давно утоптанную дорогу. Бог отправляет на все четыре стороны своих горных и долинных путников, пока они не опустошат друг друга, чтобы потом отправиться дальше вместе с детьми в путешествие по групповому тарифу. Когда они появляются, они поют и напяливают на себя силиконовую презумпцию, когда покидают соответствующий орган — оставляют после себя кучу мусора. Таковы предписания по поводу мест отдыха в нашей жизни, и не связанный ничем пейзаж раскинулся в долине. Лестница, которая ведет нас с гор вниз, пригодится отцу, чтобы спуститься и, не мешкая, отправиться освежиться на материнский молочный двор, где он сможет выпить все готовенькое. Индивидуального пошива по мерке не существует и для директора. Эти сосцы хорошо укрыты временем, но они прекрасно скрашивают его будни. В конце концов, ребенок склонится ко сну, после того как делает вид, что еще чуток поиграл на скрипке. С этой фигурой покончено! Мы ложимся спать. Споем колыбельную для матери, которая, однако, уже не способна внятно различить черты сыновнего лица! Ребенок смеется, кричит и слегка отбивается, пока, наконец, последняя таблетка не растворилась у него в крови. Да, этот сын тараторит без умолка, словно он весь вечер намерен купаться в себе, в свете рампы, в белилах своего богатства. Большие и сильные не рискуют обнаружить перед ним свои делишки. В их домах стоят клетки, вплотную друг к другу, где питаются и люди. Мать старается избежать всяких сношений с отцовским членом, избежать опустошения, которое он производит в ней своими трудами, прибегая к средствам святого брачного союза. Да, она хочет здесь жить, но не хочет принимать визитера.

Чего бы мы только ни сделали, чтобы приземлиться на запасной аэродром, уклоняясь от бесконечной болтовни из детских кустов, чтобы спрятаться в банковский сейф и там, во сне, словно деньги, вырасти в процентах? Такое впечатление, что из этой бутылки наконец-то вынули пробку. Воспоминания путников более изобретательны, чем сами вспоминающие, их выписки со счетов отчетливо свидетельствуют о горах процентов и о ступнях, исколотых процентными ставками. Пусть сын заснет и слегка подвялится, сегодня ему не обязательно мыться. Ну вот, наконец, разве я этого не сказала (?), наконец он прекращает свои словоизвержения и обмякает в кресле. До этого он каждым словом дерзко отстаивал свои знания, а теперь его укрыл воздух, укрыло время, словно его и не было вовсе. Ничего не бывает просто так, все заканчивается тонкой ниточкой слюны, вытекающей из уголка губ на его детский подбородок, где цвела улыбка. Мать молча обнимает и целует ребенка, потому что он наконец-то успокоился. До утра будет тихо. Главное, что сына убрали с дороги. Ребенок буквально окружил нас забором со всех сторон. А ведь у нас полно дел и дыр, которые нужно заполнить, склеившись друг с другом в любви, в нашем теперешнем положении. Стены в детской выложены из грубого, тяжелого материала, отец несет сына в комнату и высвобождает его из одежды, плюхая на ложе, словно мягкую подушку. Что с возу упало, то пропало. Ребенок уже спит, слишком усталый, чтобы разбрызгивать искры со своего маленького кончика. Взрослые используют родственные отношения и хватают друг друга за жабры, демонстрируя, что возраст им нипочем. У них нет никаких комплексов, и они с удовольствием пожинают плоды, терять им больше нечего. Отец мгновенно сваливается вниз, словно насекомое с неба, и падает в свежескошенную траву. Меньше чем за пять минут он насадил свою жену на шпагу, что при его огромной комплекции настоящее чудо. Уважаемые господа, вы уже достаточно долго брызгали здесь из своих шлангов! Теперь достаньте своего белого великана и вечером в домашней гавани на коленях используйте его по назначению! Ох уж эти мужчины: их ослепили, выколов глаза, и теперь они намерены постоянно колоть кого-то.