Сибирский редактор - Антон Нечаев Страница 5

С некоторых пор я стал ходить на работу пешком. В любую погоду, в сорокаградусный ли мороз или в слякоть прусь себе через лес, сквозь лыжные базы и село Николаевка (сельский анклав в самой середке города). Пути полтора часа. Прихожу в редакцию уже изрядно взбодренный и проголодавшийся. И хотя я к конфетам и пряникам равнодушен, даже избегаю эти сверхкалорийные излишества, после скорой ходьбы, не раздеваясь, прохожу к заветному шкафу на кухне и заглатываю пару печений, десяток конфет и ложку медку поверху. В этот момент в редакции никого нет, и это радует: выглядеть обжорой при сослуживцах не очень хочется. Но когда рот набит до отказа сластью, как правило, звонит телефон. Самое плохое, если звонит шеф выдать задание на день или просто проверить, пришел ли кто-нибудь. Я беру трубку, все же лучше показать, что ты есть, хоть и не совсем в работоспособном виде. Шеф что-то настойчиво говорит, я же только помыкиваю, спешно прожевывая и матеря Ваньку, не оставившего в чайнике ни капли воды.

Чайник в редакции эксклюзивный: Дарование его притащило от одной из подружек, у которой прибор полтора десятилетия дремал на балконе. «Такая симпатичная девушка» – вздыхало Дарование, умиленно глядя на чайник, – «Не мог же я ничего не взять у нее на память». После балконной ссылки это нагревательное существо неизвестного происхождения – утерянная ступень чайниковой эволюции – удивительно надежно работало: сотрясая стол, приплясывая на подставке, но кипяток выдавало качественный, хотя и странного желтоватого цвета. Чаи мы гоняли под рассказы шефа о современных классиках, многих из которых он знал не только лично, но даже интимно. Несколько раз при влиятельных посетителях Меркулович, корча из себя сэнсея, отправлял делать чай для гостей меня. Фразочку «вот сука» я задавил в себе невозможным усилием. Вспомнил крещение свое, благонравную теорию заповедей и как, смирясь и терпя, притаскивал чужакам подостывший чай, радушное «пейте, твари» выражая кривоватой улыбкой. «Как что, так коллеги, поэты, товарищи. Но „босса подавить“ всегда запросто. Нашел себе секретуху» – внутренне изливался я. Меркулович, в очередной раз утвердив себя рулевым, довольно лакал прохладное бледное пойло. Посетители к чаю и не притрагивались.

Дарование – компьютерная основа редакции – в этом отношении был неприкосновенен. Его нельзя было попросить сделать чай, сходить в магазин, съездить или позвонить куда-нибудь. Даже прочесть рукопись надо было его уговаривать. Причем нежно, внимательно, с легкой униженкой. Если что, он мог и обидеться. А его обида распространялась и на шаткие компьютерные программы, в которых кроме него никто ничего не понимал.

Дарование со смаком пользовалось своим исключительным положением: смолило в редакции, опаздывало на работу, не мыло за собой чашки. Высокомерие, свойственное всем работникам цеха глубокоумной электроники, не обошло стороной и Дарование. Взгляд свысока, со всех ста пятидесяти семи сантиметров роста, многозначительность даже при распатронивании шоколадки… «Ну кто вы без меня?» – двадцать пятый кадр, подкожный смысл, гипертекстовое расширение каждого кивка, предложения, произнесенного Дарованием.

Компьютерная волна в литературе – неизученный культурный феномен. Волна компьютерных литераторов. Спор физиков с лириками выглядит романтическим бредом с позиции наших дней. Прагматика, личное жизнеустройство как основная цель, минимальное знание (один наш редактор-компьютерщик обожал подписывать города в публикациях, хотя ему было официально запрещено это делать после скандального номера, в узких кругах прозванного «Новый (Фантастический) атлас России») в сочетании с решительной выгодой – основные боевые характеристики литератора компьютерной волны. Появились они, когда журналами и издательствами руководили престарелые кадры, не склонные к апгрейду. Но время вязало свое, и мальчики в маечках с иностранными надписями вынужденно заполонили пространства пыльных редакций. Старики, про себя плюясь на молодежные патлы, заумный сленг, скрипя радикулитом, терпели «прогрессивную молодежь» и любую писульку своего компьютерщика печатали (а вдруг сбежит? С нашими зарплатами-то). В случае, если зуд литдеятельности у техподдержки был слишком внушителен и неодолим, ребятки открывали собственные журналы в сети на зависть уходящему поколению, и не мечтавшему о таком самиздате.

Третья редакционная примечательность: стол в большой комнате. Центр всей экспозиции и один из центров редакционной жизни вообще. Обычно стол (и не стол вовсе, а маленький журнальный столик) был завален рукописями, приготовленными в раздачу членам редакционной коллегии для их экспертных оценок, но частенько, по поводу и по настроению стол расчищался, рукописи отправлялись по углам или на пол, я летел в магазин (сыр, вино и копченое мясо. «А если вино закусывать сыром, то цирроза не будет»), Меркулович мыл стаканы, непьющее Дарование углублялось в себя или валило домой под осуждающим взглядом начальника; с автобусной остановки колупали в редакцию гости. Стол расцветал бутылками и закусками. И разговорами. Солировал снова Меркулович, человек бывалый и много знающий. Гости поддакивали, я подливал. В основном себе. Было весело напиваться, слушая о том, как Меркулович в молодости едва не развелся с Галей. Или как пару неделек назад у него не получилось со специально приехавшей издаля любовницей. 1. «Был в Москве, завел себе такую красотку, и представить себе не можете. Все, думаю, заманал меня этот Красноярск, отбиваю телеграмму супруге: „Прощай, у меня другая, буду подавать на развод“. Возвращаюсь ненадолго за вещами и дела кое-какие прикрыть, а она, супружница, меня и спрашивает жалким голосом: „Слышишь, Ринатик, я тут телеграмму какую-то странную получила, ничего не поняла. Что ты хотел мне сказать, милый?“ А, ну что скажете? Разве уйдешь от такой?»

Галя, жена Меркуловича, сухонькая старушка железного нрава, профессор-технарь, в литературе разбирающаяся не хуже, а то и лучше Меркуловича, многие литературные решения принимавшая за него… Она конечно могла ничего не понять, куда уж ей-то…

2. «Понимаешь, гостиница, и номер хороший, красиво, удобно, и сиалиса нажрался (виагру он не употреблял – сердце больное не позволяло), но не стоит и все. Но она умная, не обиделась. Так и уехала к мужу ни с чем».

Работая в журнале, я был на хрен никому не нужен. Как не нужен и Меркулович, не нужно и Дарование. Но иллюзия нужности и даже собственной важности возникала. Многие друзья-писатели, особенно из деревень, да и городские тоже при встречах почти заискивающе интересовались: «Как там, Антоша, мои рассказики? А стихи читали уже? Что Ринат Меркулович говорит? А сам-то ты видел? Как думаешь, пройдет?» И в основном проходило. Ринат Меркулович, шеф и главред, был еще покладистее меня, ссор никаких не любил, и как человек воспитания сельского и советского боялся всяких обид, склок и сплетен: не дай Бог сглазят или начальству пожалуются. А еще хуже, охают на весь свет, как зажимателя самородков. Или прославится не дай Бог какой-нибудь такой идиотина (с нашими иногда бывает), а на родине его вовсе и не печатали. Эх, Ринат Меркулович, Ринат Меркулович, куда смотрел?