Богиня маленьких побед - Янник Гранек Страница 56

Ценой титанических усилий профессор Эйнштейн смог вырваться из плотного кольца обступивших его зевак.

– Скорее бы они закончились, эти праздники! В Принстоне яблоку негде упасть. Нельзя даже спокойно прогуляться. Я превратился в какую-то королеву красоты. Меня без конца зовут на торжественные мероприятия и вручают там награды. О конференциях я вообще молчу!

– А я никогда не хожу на конференции. Мне трудно слушать докладчиков, даже если я хорошо разбираюсь в теме.

– Пользуйтесь свободой, Гёдель! У меня больше нет возможности спрятаться в глубине зала поближе к радиаторам отопления и устроить себе небольшую сиесту. Они постоянно ждут, что я в очередной раз выдам что-нибудь умное.

– А когда я читал доклад, вы тоже спали?

– Конечно нет, друг мой. Хотя он был несколько… суховат. Но уверяю вас – я старался изо всех сил!

– Курт оставил всех далеко позади!

Я выпалила эти слова машинально, потому как не поняла ровным счетом ничего из выступления мужа. Впрочем, не я одна.

– На этот счет ни у кого нет ни малейших сомнений, моя дорогая госпожа Гёдель.

– Меня не обманешь. Мой доклад обернулся провалом.

– Вы занимаетесь самобичеванием из-за сущего пустяка. В самом худшем случае вас приняли не плохо, а сдержанно. Разобраться в том, что вы говорите, очень и очень трудно! Великие умы всегда наталкиваются на ожесточенное сопротивление со стороны посредственностей.

– Присутствовавших изначально настроили против меня. Представители спецслужб наводнили весь университет. Отныне мы обречены находиться под гнетом военных.

– Послушайте, Гёдель, с какой стороны ваши математические проблемы могут интересовать правительство? Не глупите, будьте благоразумны! Если бы вы работали в Лос-Аламосе, я бы еще понял вашу тревогу, но здесь…

– Вы даже представить себе не можете, как пристально за мной следят. Вокруг происходят странные вещи. Особенно много вопросов вызывает смерть Рузвельта.

Альберт зашагал быстрее. Мы свернули на Максвелллейн, миновали рощу и увидели вдали комплекс зданий ИПИ. Над огромной лужайкой возвышалось строение из красного кирпича. Мне доводилось бывать в нем на танцевальных вечеринках, но я ни разу не посещала их приватных ежедневных посиделок. Каждая жена знала, где найти своего ученого мужа, когда старые часы на башне Института отсчитывали шестнадцать ударов: сотрудники пили чай.

Альберт и Курт расстались у подножия лестницы. Их кабинеты располагались на третьем этаже.

– До скорого! Трудитесь хорошо!

Если бы не присутствие прославленного друга, я бы чмокнула своего маленького школяра в щечку, а вдобавок хлопнула по заднице – просто так, из принципа.

Из электронного будильника лилась мелодия «Завтрака в Америке» [79]. Накануне Энн забыла его отключить. В кои-то веки ей удалось уснуть! Обливаясь потом, молодая женщина перекатилась на сухой участок простыни и выключила радио. На периферии памяти кружило воспоминание о скверном сне. Она села на край кровати. Голова взорвалась, и боль унесла последние остатки мыслей. Накануне вечером она вновь обдумывала рисковый план увезти Адель на прогулку. Бутылка белого вина этого не пережила.

С самого детства Энн обладала способностью предвидеть все возможные пути развития той или иной ситуации, в том числе и тупиковые. Это отнюдь не было признаком пессимистичного характера, отрицательные варианты представляют собой неотъемлемую часть подлунного мира, но этот ее талант оказался несовместим с непостоянством, так необходимым человеку, чтобы жить непринужденно и легко. Энн не смогла найти профессию, которая позволила бы ей обратить этот аналитический дар в звонкую монету. Жизнь в окружении старых бумаг, по крайней мере, избавляла ее от столь тяжкого груза: ей не приходилось без конца обдумывать все имеющиеся в наличии альтернативы.

Молодая женщина проявила крайнюю непоследовательность, предложив следующий план: завтра, несмотря на запрет докторов, она отвезет пожилую даму в кино. Подходящий зал она как-то видела в Дойлстоуне, неподалеку от пансионата. Назывался он «Графский театр». Если они пойдут туда на послеобеденный сеанс, то смогут посмотреть «Звуки музыки». Фильм длится без малого три часа, плюс десять минут дорога, даже двадцать, учитывая непредвиденные обстоятельства, так что Адель вполне поспеет к ужину в «Пайн Ран».

Главная трудность заключалась в том, чтобы незаметно от всех улизнуть из здания пансионата. После обеда она вывезет пожилую даму в парк, якобы на прогулку. Машину поставит за домом, у небольшой, скрывающейся в зарослях плюща калитки. Накануне она поручила Глэдис сделать так, чтобы в комнате Адель не оказалось никого из персонала. Престарелая Барби была в восторге поучаствовать в их маленьком заговоре. Оставалось лишь придумать, как усадить Адель сначала в автомобиль, а потом в кресло в зале кинотеатра. Адель решила эту проблему, продемонстрировав, с какой легкостью, весьма, надо сказать, относительной, ей удается передвигаться на трех конечностях – Глэдис принесла трость, позаимствовав ее у своей коматозной соседки. Пианист Джек, которого тоже ввели в курс дела, поможет им дойти до машины, а по возвращении – подняться в комнату. Но как она объяснит свою безумную инициативу полиции, врачам и даже собственному директору, если с миссис Гёдель вдруг что-то случится? Энн обвинят в том, что она ускорила ее кончину.

Молодая женщина нащупала в изголовье кровати книгу. Строки заплясали перед глазами. Этим утром очарование «Комнаты с видом на Арно» [80] не сработало. В непокорной голове проносились образы то Арно, то Флоренции, но главным образом Джанни.

После внезапного разрыва с Уильямом Энн объездила Францию, Германию и Италию. И с удивлением для себя полюбила эту жизнь туристки, у которой нет ни компаньонки, ни обратного билета. В виде единственной уступки прошлому она регулярно писала Эрнестине, бывшей кормилице Лео, каждый раз старательно оставляя ей свой новый адрес. Но он так и не прислал ей ни единого письма. Во Флоренции Энн за баснословную цену купила старое издание Бедекера, обветшалого путеводителя, с которым никогда не расставались столь горячо любимые ею героини Форстера. Глядя на потрепанный золотисто-красный переплет, она воображала, что путешествует не столько в пространстве, сколько во времени. Однажды девушке показалось, что она делает совсем не то, чего от нее ожидают.

Как-то раз, когда Энн из-за нескончаемой очереди отказалась от намерения посетить галерею Уффици, к ней подошел молодой человек, которому показалась смешной ее злость, и предложил воспользоваться своим пропуском. Она пошла за незнакомцем, купившись на предложение взглянуть на фонды, недоступные простым смертным. После этого они больше не расставались. Джанни был отпрыском одного очень древнего флорентийского рода. Будучи экспертом по живописи эпохи Кватроченто, он знал город, как свои пять пальцев. С ним каждая прогулка оборачивалась неожиданностью, обед – праздником, а секс – радостью. Когда у нее закончились деньги, он предложил ей поселиться у него и жить за его счет. Переход осуществился вполне естественно: Джанни не проявил ни бесцеремонности, ни настойчивости. Начисто лишенный цинизма, окруженный друзьями и не склонный копаться в себе, этот молодой человек представлял собой образчик спокойного искателя наслаждений; с ним жизнь казалась простой, но не тусклой. Чтобы не ощущать себя содержанкой, Энн выполнила несколько переводов, но потом запрятала подальше чувство вины и погрузилась в комфортное существование, время от времени нарушаемое лишь просвещенными дискуссиями и уик-эндами на море, начисто лишавшими ее способности думать.