Богиня маленьких побед - Янник Гранек Страница 55

– Что-то вас потянуло на черный юмор.

– Скорее на еврейский, мой дорогой Гёдель. Противостоять абсурду способна лишь насмешка. Кстати насчет ужасов, у меня в запасе как раз есть одна страшная история. Трое ученых облучились, работая в лаборатории. Каждый из них был обречен. У них спросили, чего им хотелось бы напоследок. Француз попросил устроить ему ужин с Джин Харлоу. Англичанин пожелал встретиться с королевой. А еврей… велел прислать другого врача.

Мы из вежливости заулыбались; Альберт обожал хлесткие шутки.

– Цинизм вам не к лицу, герр Эйнштейн. Я предпочитаю видеть в вас воплощение мудрости.

– Боюсь, что потомки скорее будут считать меня сукиным сыном, который изобрел бомбу [78]. Прошу прощения за грубость, Адель.

– На этот счет не беспокойтесь. Мне не раз приходилось вгонять в краску водителей нью-йоркского такси.

Эйнштейн потеребил мочку уха. К моему величайшему изумлению, муж в порыве эмоций похлопал его по плечу.

– Вас никто ни в чем таком не обвиняет, профессор. Вы не несете персональной ответственности за Хиросиму.

– Не уверен. Ведь это я вывел уравнение, E = mc2, даже не подозревая, что тридцать лет спустя… ба-бах!.. оно будет способствовать гибели тысяч людей в войне, которую можно считать выигранной по определению. Технический прогресс в какой-то степени напоминает собой топор в руках психопата.

– Но ведь никто не обвиняет Ньютона в том, что он дал определение гравитации.

– Не сердитесь, Гёдель, но порой я начинаю сомневаться, что мы с вами живем в одном и том же мире. За кого вы меня принимаете? За Джепетто?

– Я не настолько наивен, хотя мультфильмы, признаюсь, действительно очень люблю.

– Вы, друг мой, ходячий парадокс. Неужели вам удается без душевного трепета вот так взять и перейти от Лейбница к Уолту Диснею?

– Не вижу в этом никакого противоречия. Одно логически вытекает из другого.

– «Белоснежку» мы смотрели как минимум раз пять.

– И кого из гномов представляет ваш супруг? Скромника? Умника?

– Ворчуна, конечно же!

– А вы, Адель, стало быть, Белоснежка?

– Для этой роли я слишком стара.

Муж окатил меня полным ярости взглядом. У меня не было права иронизировать по поводу нашей личной жизни, даже если Альберт был прекрасно осведомлен о ранимости друга. В нашей сказке именно я пробудила Курта от долгого сна. А потом спасла от нескольких личных драконов и пары семейных ведьм.

– Вы будете смеяться, но, на мой взгляд, только сказки представляют мир в том виде, в каком он должен существовать, и наделяют его смыслом.

– Мой дорогой Гёдель, непостижимее всего то, что этот мир можно постичь.

Эйнштейн опустил голову, вежливо игнорируя двух прохожих, которые топтались на месте, не решаясь к нему подойти.

– Я опять надел разные носки. Марго мне за это устроит. Вот вам еще одна великая тайна. Куда они вечно деваются, эти чертовы носки?

– Курт найти решение этой загадки не смог!

– Разгадка наверняка кроется в сингулярности пространства-времени, за горизонтом событий наших надежд и юности.

– Вы сегодня в прекрасной форме, Гёдель! Юмор, поэзия. Что это на вас нашло после завтрака?

– Может, к решению этого вопроса нужно подойти с другой стороны? Почему, к примеру, никогда не пропадает второй носок?

– Черт! Адель, вы совершенно правы. Если проблема не имеет решения, значит, она просто неправильно сформулирована. Может, выбор исчезающего носка подвержен детерминизму? Надо будет написать об этом Паули. Новое дополнение к его квантовой теории. И пусть меня черти заберут, если он не обнаружит, что за всем этим кроется какая-нибудь матрица. Как думаете, Гёдель? Вот вам увлекательный сюжет для новой статьи. Релятивистская стиральная машина!

– У меня уже есть сюжет.

– Какой, Курт? Ты мне об этом ничего не говорил.

– Издатель Пол Артур Шлипп пригласил меня поучаствовать в подготовке публикации, приуроченной к семидесятилетию профессора Эйнштейна.

– Значит, тебе будет чем заняться в мое отсутствие.

Альберт в своей рассеянности никак не желал сойти с проторенного пути.

– Чтобы решить этот вопрос, я вообще перестал надевать носки. Но Майя, видя, что я мерзну, стала волноваться. Я так потею, что мог бы их отжимать и по вечерам разливать влагу во флаконы. А потом продавать под маркой «Настоящий пот гения».

– Как себя чувствует ваша сестра?

– По-прежнему не встает с постели. Она так и не оправилась после приступа. Когда я вижу, как она угасает, у меня сердце разрывается. В более эгоистичном плане ее болезнь напоминает мне о том, что я тоже не бессмертен. Будете возвращаться, Адель, зайдите к ней. Ей так хочется с кем-нибудь поговорить.

Ему пришлось прекратить излияния, чтобы поприветствовать знакомых, число которых возрастало по мере приближения к университету, отмечавшему в те дни, осенью 1946 года, свой двухсотлетний юбилей. Привычное спокойствие здешних мест нарушали многочисленные торжества, на которые толпами съезжались гости. На тот момент мы жили в Принстоне уже больше пяти лет, что для этой замкнутой территории, не подверженной течению времени, представляло собой целую вечность. Я давно привыкла к нашей провинциальной жизни, слишком скучной по сравнению с кипящим бурлением довоенной Вены, хотя и не полюбила ее. Принстон представлял собой большую островную деревню, средоточием которой был университет. Стоя в окружении лесов и озер, размеченный на безупречные лужайки, он мог похвастаться вполне европейским видом благодаря своим зданиям, выстроенным в неоготическом стиле. Внутри этого архаичного кокона под крышей Института перспективных исследований собралась неслыханная команда научных гениев, которых война согнала с насиженных мест. Массовый исход евреев, социалистов, цыган, пацифистов, а то и лиц, представленных сразу в четырех этих ипостасях, стал для него неисчерпаемым источником новых кадров. В их числе оказался и мой муж, хотя и не подпадал ни под одну из перечисленных выше категорий, а был всего лишь ученым, оказавшимся в незавидном положении. Многим, чтобы приехать сюда, пришлось поставить на кон свою жизнь. ИПИ, здание которого теперь располагалось за пределами университетской территории, представлял собой государство в государстве: что-то вроде научного Олимпа, при том, конечно, условии, что боги могли стареть. В глазах жен ученых мужей, Принстон являлся ни много ни мало гарнизонным городом. Сами они негласно установили иерархию в соответствии с научным престижем их супругов: фон Нейманы и Оппенгеймеры жили в роскошных особняках. Полубог Эйнштейн, верный своему нонконформизму, выбрал для себя жилище поскромнее. Курт представлял собой особый случай и слыл диковинкой: будучи генералом, он получал жалованье рядового, поэтому мы жили в маленькой квартирке. Представители этого бомонда дружили семьями, приглашали друг друга на ужины, устраивали музыкальные вечера. Интеллигенция Центральной Европы пыталась воссоздать богатую культурную жизнь вдали от своей разоренной родины. Меня подобного рода ностальгия обошла стороной.