Джентльмен в Москве - Амор Тоулз Страница 6

Граф вернулся в комнату и повесил в кладовку пиджаки. Он вынул из чемодана несколько пар брюк и рубашек и положил их в правый дальний угол бюро, чтобы оно стало более устойчивым. Потом он перетащил в одну из комнат с хламом чемодан, половину своей мебели и все, за исключением одной, книги отца. Таким образом, ему удалось освободить много места в своей комнате, оставив в ней лишь самое необходимое: письменный стол, стул, кровать с прикроватным столиком и стул с высокой спинкой для гостей. В результате в комнате появился проход длиной около трех метров – вполне достаточно для того, чтобы джентльмен мог в задумчивости пройтись.

Он посмотрел на кота, который, сидя на стуле с высокой спинкой, тер лапой испачканные сливками усы.

– Ну что теперь скажешь, старый пират?

Сев за письменный стол, граф открыл единственную книгу, которую оставил в комнате. Прошло, наверное, лет десять с тех пор, как он впервые дал себе слово прочитать этот знаменитый труд, который так нравился его отцу. Но каждый раз, когда он, стоя перед раскрытым календарем, говорил себе: «Вот в этом месяце я точно начну читать «Опыты» Мишеля Монтеня», происходило то или иное непредсказуемое событие, из-за которого книгу приходилось откладывать. Обычно в таких случаях у него начиналась какая-нибудь новая романтическая связь, которая поглощала массу времени. Или же в этот момент ему звонили банкиры, а иногда в город привозили новый балет либо оперу.

Жизнь – очень увлекательная и соблазнительная штука.

Но вот жизненные обстоятельства сложились так, что у графа появилось свободное время, чтобы наконец прочитать эту книгу. Он взял томик в руку, уперся одной ногой в бюро, оттолкнув стул так, что тот встал на две задние ножки, и начал читать.

РАЗЛИЧНЫМИ СРЕДСТВАМИ МЫ ДОСТИГАЕМ ОДНОГО

Если мы оскорбили кого-нибудь и этот человек, собираясь ответить нам, волен поступить с нами по своему усмотрению, то самый распространенный способ смягчить его сердце – это растрогать его своею покорностью и вызвать в нем чувство жалости и сострадания. Однако отвага и твердость – средства прямо противоположные – служат для достижения того же эффекта [7].

К чтению, сидя в балансирующем на двух ножках стуле, граф пристрастился в имении Тихий Час.

В погожие весенние деньки, когда так сладко цвели сады и былинки лисохвоста поднимали свои головки над остальными луговыми травами, они с Еленой находили укромный уголок, чтобы провести там пару приятных часов. Однажды они могли пойти к огромному вязу на берегу излучины реки, а на следующий день устроиться под перголой террасы. Елена вышивала, а он, усевшись на балансирующем на двух ножках стуле, упирался ногой в ствол дерева или бортик фонтана и читал вслух ее любимые стихи Пушкина. Он переворачивал одну за другой страницы, пока иголка легко летала в ее руках над вышиванием.

– Ну вот к чему все это рукоделие? – иногда спрашивал он перед тем, как перевернуть страницу. – Ведь наверняка на каждой наволочке в доме уже вышита бабочка, а на каждом носовом платке – монограмма?

И потом он часто шутливо обвинял ее в том, что по ночам она, как Пенелопа, распускает все, что успела вышить за день, чтобы он прочитал ей очередной томик стихов. Сестра молчала и загадочно улыбалась.

Граф оторвал глаза от страницы «Опытов» и посмотрел на портрет Елены. Портрет был написан в Тихом Часе августовской порой, и на нем Елена была изображена в гостиной перед вазой с грушами на столе. Серов с изумительной точностью передал ее черты: черные как вороново крыло волосы, легкий румянец на щеках, мягкое выражение всепрощения на лице. Кто знает, может быть, вышивание и давало ей великую мудрость? Если она была такой в четырнадцать лет, оставалось только представить, какой бы она могла быть в двадцать пять…

От этих мыслей графа отвлек негромкий стук в дверь. Он закрыл книгу и, повернувшись, увидел, что в дверном проеме стоит шестидесятишестилетний грек.

– Константин Константинович!

Он быстро опустил ноги на пол, перешагнул через порог и протянул руку гостю.

– Я рад, что вы пришли. Мы встречались с вами раз или два, не уверен, что вы меня помните, но я – Александр Ростов.

Старый грек поклонился, всем своим видом давая понять, что у него прекрасная память и ему не нужны напоминания.

– Проходите. Присаживайтесь.

Граф махнул шедевром Монтеня на одноглазого кота, который, недовольно шипя, спрыгнул со стула с высокой спинкой, и жестом предложил гостю присесть, а сам устроился на стуле у письменного стола.

Грек смотрел на графа с выражением сдержанного любопытства, объяснявшегося тем, что они никогда раньше не встречались по делу – ведь граф обычно не проигрывал в карты. Поэтому Ростов взял инициативу на себя и заговорил первым.

– Как видите, Константин, обстоятельства моей жизни немного изменились.

На лице гостя графа появилось удивленное выражение.

– Честное слово, – продолжил граф. – Изменились, и довольно сильно.

Грек обвел взглядом комнату и воздел к небу руки, как бы демонстрируя, что никакие обстоятельства не являются вечными.

– Возможно, у вас возникла необходимость в получении доступа к некоторым… средствам? – высказал скромное предположение грек.

Он выдержал небольшую паузу перед словом «средства». Граф оценил эту паузу, продолжительность которой была тщательно выверена десятилетиями обсуждений весьма щекотливых и деликатных вопросов. Это была пауза, выражавшая симпатию к собеседнику и дававшая ему понять, что, несмотря на эти большие перемены, в их отношениях ничего не изменилось.

– О нет, – ответил граф и отрицательно покачал головой, как бы подчеркивая, что Ростовы никогда не занимали денег. – Напротив, Константин. Мне кажется, у меня есть кое-что, способное вас заинтересовать.

И тут граф, словно из воздуха, вытащил одну из золотых монет из ножки письменного стола великого князя, держа ее в вертикальном положении между кончиками большого и указательного пальцев.

Старый грек посмотрел на монету и медленно, с облегчением, выдохнул. Константин Константинович давал деньги под проценты и этим зарабатывал себе на хлеб, но истинное его мастерство заключалось в том, что он мог увидеть предмет, подержать в руках и определить его истинную цену.

– Позвольте… – попросил он.

– Конечно.

Тот взял в руки монету, перевернул ее и вернул назад. Грек убедился не только в том, что монета была сделана из чистого золота, но также и в том, что это была одна из пяти тысяч золотых монет, отчеканенных в честь коронации Екатерины II. В лучшие времена приобретение такой монеты у джентльмена в стесненных обстоятельствах сулило хороший барыш при перепродаже. Но сейчас времена были не самыми лучшими. Но даже и в эти времена ее можно было перепродать очень выгодно.