Фамильный узел - Доменико Старноне Страница 6

Его невозможно было не заметить, потому что не только наша улица была безлюдна, весь город словно вымер, светофоры понапрасну меняли цвет, можно было даже услышать пение птиц в кронах деревьев. Машина сначала пронеслась мимо нас, но через несколько метров затормозила. Секунда, еще секунда, и я явственно услышал, как заскрежетала коробка передач, затем взвизгнул механизм заднего хода, и машина остановилась рядом с нами.

— Не может быть! — воскликнул человек за рулем: его глаза нельзя было разглядеть в полутьме, но, судя по зубам, он был не первой молодости. — Ну надо же: едешь себе по улице, и вдруг — вы, собственной персоной! Расскажу отцу — он не поверит.

Незнакомец был в радостном возбуждении, смеялся от счастья. Вместо того чтобы поставить черный чемодан в багажник, я стал рыться в памяти, пытаясь найти там какую-нибудь особенность его лица, которая помогла бы понять, кто он. Однако мне это не удалось: лицо у него было подвижное и становилось еще более подвижным от всплеска эмоций, с которым он никак не мог справиться. Незнакомец обрушил на меня поток слов: его отец отзывался обо мне с уважением и благодарностью, вспоминал, как в его молодые годы я помог ему справиться с трудностями и как потом у него все наладилось и теперь дела идут все лучше и лучше. Он все время повторял: какое счастье снова вас видеть, и, хотя было непонятно, кому именно я когда-то помог — ему самому, его отцу или им обоим, я почти сразу же убедил себя, что, скорее всего, он был моим учеником, либо в лицее в Неаполе, где я преподавал в молодости, либо в более длительный период, когда я работал в Римском университете. Нередко мне приходилось встречать незнакомых людей, которые меня бурно приветствовали, и, вглядевшись в их уже немолодые, а порой даже изможденные лица, я иногда узнавал — но чаще делал вид, что узнаю, — своих бывших студентов. Наверняка он у меня учился, мысленно заключил я. Но если я откровенно признаюсь, что не помню его, он обидится, а мне бы этого не хотелось. Я заставил себя дружески улыбнуться и спросил:

— Как поживает папа?

— Неплохо. У него кое-какие проблемы с сердцем, но ничего серьезного.

— Передай ему привет.

— Да, конечно.

— А как ты сам? Все нормально?

— Замечательно. Может, вы помните, что я собирался уехать в Германию? Я так и сделал, и там мне наконец-то повезло. Какие возможности у человека здесь, в Италии? Никаких. А в Германии я открыл небольшое предприятие, фабрику по пошиву изделий из кожи, мы делаем сумки, куртки, все это качественный товар, он хорошо продается.

— Рад за тебя. Ты женат?

— Нет еще, осенью собираюсь жениться.

— Поздравляю, и еще раз большой привет папе.

— Спасибо, вы даже не представляете, как он будет рад.

«Сейчас уедет», — с надеждой подумал я — и ошибся. Несколько секунд мы стояли с застывшей улыбкой и молчали. Затем он решительно тряхнул головой:

— Нет-нет, кто знает, когда мы еще встретимся. Я хочу преподнести вам кое-что в знак уважения, вам и вашей супруге.

— Как-нибудь в другой раз, мы торопимся.

— Я вас не задержу, одну минутку.

С решительным видом он вышел из машины и открыл багажник. «Это вам!» — воскликнул он, повернувшись к Ванде, и протянул ей блестящую сумочку, которую она взяла с брезгливым видом, словно боялась запачкаться. Затем достал черную кожаную куртку и надел на меня, заметив: «Как на вас сшита». Я стал отказываться: нет, ну что вы, я не могу это взять. Но он, словно не слыша, вытащил из багажника еще одну куртку, женскую, с люрексом, и радостно протянул ее Ванде: «Как раз ваш размер!» Тут я попытался остановить его: спасибо, очень мило с вашей стороны, но больше не надо, нам пора ехать, иначе мы попадем в пробку. Приветливое лицо незнакомца вдруг стало жестким: пожалуйста, не отказывайтесь, я могу себе это позволить, попрошу вас только о маленькой любезности — дайте мне несколько евро на бензин, я должен добраться до Германии, но это не обязательно, если я прошу слишком много, так и скажите, я ведь хотел сделать подарок в знак уважения, пусть он подарком и остается.

Я был в недоумении: все эти разговоры о папе, о благодарности, о маленьком процветающем предприятии в Германии, — и вдруг он просит несколько евро на бензин? Я машинально вынул бумажник, стал искать купюру в пять или десять евро, но там оказались только сто евро одной купюрой. Как жаль, пробормотал я, но у меня уже пульсировало в висках, я хотел сказать ему: нет, мне нисколько не жаль, забирай свое барахло и катись отсюда. Только я успел это подумать, как вдруг незнакомец легким и в то же время быстрым и точным движением зажал купюру в сто евро между большим и указательным пальцами, вытащил ее из бумажника, посмотрел на меня с непритворной благодарностью, мгновенно залез в машину и нажал на газ, крикнув на прощание: спасибо, папа будет страшно рад!

Если проделка курьерши только огорчила меня, то эта сцена причинила мне боль. Машина еще не успела скрыться из виду, как моя жена изумленно воскликнула:

— Ты что, дал ему сто евро?

— Я ему их не давал, он их стащил.

— Эти вещи гроша ломаного не стоят. Это не кожа, понюхай, они воняют рыбой.

— Выбрось в помойку.

— Ну вот еще! В крайнем случае отдам в Красный Крест.

— Ладно.

— Нет, не ладно! Господи, Альдо, мы же с тобой выросли в Неаполе, ну как ты позволяешь делать из себя дурака!

Я вел машину без остановки несколько часов, до самого побережья, меня мутило от вони, которую издавали куртки и сумочка. А Ванда все никак не могла успокоиться. Сто евро, повторяла она, это же двести тысяч лир, с ума сойти. Впрочем, ее гнев постепенно стал утихать, она обреченно вздохнула и сказала: что случилось, то случилось, не будем больше об этом думать. Я тут же согласился и решил сказать какие-нибудь веские слова, чтобы закрыть тему. Но мне не приходило в голову ничего убедительного, и более того: появилось ощущение, что я стал необычайно уязвимым, и малейшая неприятность может меня сломить. Думаю, причина в том, что я почти сразу нашел нечто общее между черноволосой девушкой и торгашом с гнилыми зубами. Им обоим достаточно было одного взгляда, чтобы понять: с таким, как я, проблем не будет. И они не ошиблись: я легко дал себя провести. Очевидно, с возрастом у меня ослаб или даже совсем отключился инстинкт самосохранения, иначе он непременно подал бы сигнал тревоги. Или стерлась примета, по которой сразу узнают человека, умеющего дать отпор (например, особое выражение глаз либо характерная гримаса). Или, проще говоря, у меня пропал тонус, я утратил гибкость и бдительность, выручавшие меня в течение всей жизни, сначала позволившие мне выбиться из нищеты, вырастить детей, утвердиться в недружелюбном окружении, приобрести некоторый достаток, приспособиться к разным обстоятельствам, как благоприятным, так и неблагоприятным. Я не смог бы определить, как и насколько изменился, но был уверен, что это произошло.

Мы уже почти доехали до гостиницы, когда я получил еще одно подтверждение того, что хрупкое равновесие, которое я поддерживал в своей жизни пять десятилетий, может быть нарушено. Осторожно пробираясь по автостраде среди лихачей, торопившихся в отпуск, я попытался вспомнить, случалось ли мне в прошлом стать жертвой обманщиков. Но не вспомнил ничего такого. Зато в памяти всплыл один очень давний случай, когда я, наоборот, не дал себя надуть. Как бы в продолжение моих мыслей, прервав долгое молчание, я напомнил Ванде (которая дремала, прижавшись лбом к стеклу) нашу с ней поездку в такси, на телестудию. Это точно было весной, только вот не помню, в каком году, возможно даже, я тогда еще не работал на телевидении, и мы ехали куда-то еще. Но я точно помню другое: я дал таксисту пятьдесят тысяч лир, а он, вместо того чтобы дать сдачи, заявил, что получил от меня ровно десять тысяч, началась перебранка, причем этот парень нагрубил не только мне, но и Ванде, которая, желая поддержать меня, сказала, что своими глазами видела купюру в пятьдесят тысяч лир. И тут я перешел на жесткий тон, каким умею говорить при необходимости. Я попросил таксиста назвать свои имя, фамилию и все остальное и сказал, что он может оставить эти сорок тысяч себе, но я сейчас же пойду в полицию. Сначала он сказал, вернее, злобно прошипел то, что я хотел узнать, потом проворчал что-то типа «и зачем только я сегодня вышел на работу, у меня же грипп», но в конце концов отдал деньги. «Помнишь?» — торжествующе спросил я Ванду.

Конец ознакомительного фрагмента