Лонгборн. "Гордость и предубеждение". Из жизни слуг - Джо Бейкер Страница 62

– Что случилось?

– Не знаю.

Неторопливо, будто боясь кого-то спугнуть, они приблизились к конюшне и услышали внутри Сарины шаги; башмаки простучали по лесенке на чердак, и шаги зазвучали наверху, в чердачной комнатушке.

– Что случилось?

Миссис Хилл покачала головой не потому, что не знала, а потому, что догадывалась. Знание пихалось и толкалось изнутри, но она изо всех сил удерживала его и не выпускала.

В темноте конюшни проступили бледные очертания Сариной фигуры; девушка спустилась по лестнице и вышла к ним. Покачнувшись, она прислонилась к дверному косяку. И миссис Хилл поняла самым нутром, той пустотой пониже грудной клетки, где когда-то лежал, свернувшись клубочком, ее сын, прижимаясь изнутри крохотными ножками к ее плоти, где он когда-то спал, потягивался и толкался, поняла то, что Сара уже знала, но не могла подобрать слов, чтобы поведать об этом.

Джеймс ушел. Она снова его потеряла.

Конец части второй

Когда живот у нее вырос настолько, что стал заметен, даже несмотря на туго затянутый корсет, она сложила вещи, попрощалась с ним и пошла по проезжей дороге на дальнюю ферму, где ее уже ждали. Хотя ей тяжко было нести свое тело и дул пронизывающий ветер, она все же шла пешком, потому что в коляске или на извозчике можно было попасться кому-нибудь на глаза, пошли бы разговоры, и тогда бы все раскрылось.

Какой стыд! Вынести такое было бы выше ее сил. Следовало проявить благоразумие и думать о последствиях.

В чужом доме она старалась не выходить из комнаты. К ней заглядывала миссис Смит, жена фермера, и больше никто. На дворе стоял лютый холод. Она грелась у камина, кутаясь в шаль; ей позволили взять Библию, через которую она продиралась с трудом, строка за строкой, в поисках утешения, сожалея о том, что в детстве не удалось как следует овладеть грамотой.

У миссис Смит, женщины средних лет, иссохшей и жесткой, как земля, на которой она жила, был ребенок, уже почти отлученный от груди и начинающий ходить, – крупная девочка с грубыми чертами и вечными соплями под носом. Хозяйка была молчалива и обращалась только по делу, что вовсе не огорчало Маргарет: набиваться в подруги она не собиралась.

Глухой зимней ночью она родила крошечного мальчика, который приоткрыл сине-черные глазки и уставил на нее сонный взгляд мудреца. Пока он сосал, грудь у нее разрывалась от боли, а его маленькие красные кулачки упирались в нее так, будто младенец вознамерился вылепить из материнской груди что-то совершенно иное. То, что до сих пор казалось непостижимо сложной задачей, стало, как выяснилось, ее решением: появление младенца изменило смысл произошедшего и заставило по-новому взглянуть на прошлое, ведь те события подарили ей ребенка. А он был совершенен, прекрасен, как взбитые сливки с вином и сахаром или как отглаженная и накрахмаленная наволочка.

Умом этого не понять. Доводы рассудка тут вообще ни при чем.

Все же она, сама не веря в то, что делает, передала младенца хозяйке дома, кормилице. Она понимала, что больше уже никогда не возьмет его на руки, но он будет здоров, одет и накормлен, что его воспитают в страхе и любви Божией, будут водить в церковь и воскресную школу, а когда подрастет, он получит работу и, Бог даст, умрет в глубокой старости у домашнего очага. В общем, она могла надеяться, что он проживет жизнь достойную и обретет много больше, чем сумела бы дать она. Ей казалось, что так будет правильно: она заплатит за благополучие дитяти разбитым сердцем, а мистер Беннет расплатится деньгами за невозможность дать мальчику свою фамилию.

Окрепнув и набравшись сил, она прошла пешком двенадцать миль и вернулась в Лонгборн. Плакать она перестала еще по дороге, едва завидев издали трубы и поднимающийся из них дым.

Молоко, правда, продолжало прибывать. Оно так и текло из груди, оставляя пятна на сорочках и корсажах. Приходилось подкладывать под рубашку сложенные тряпицы, пока поток не стал слабее и не прекратился совсем. Тогда она загрустила и долго тосковала, потому что молоко было для него, мальчика. Кровотечение тоже прекратилось, хотя порой, даже месяцы спустя, если случалось поднять что-то тяжелое не по силам, ярко-алая кровь пятнала одежду.

Но ее печаль не иссякала, не прекращалась, хотя и нельзя было позволить показать ее, росла у нее внутри, становилась все сильнее, копилась и образовала целое море с приливами и отливами, с водоворотами, омутами и подводными течениями. Она очень тосковала по ребенку – так, что иной раз перехватывало дыхание и она замирала от боли, судорожно хватаясь за стол или камин, чтобы не упасть. Она отметала попытки мистера Беннета утешить ее, не вслушивалась в слова, когда он с ней заговаривал, не позволяла себя коснуться. Единственным, что имело значение, был ее маленький мальчик, один где-то там, в большом мире.

Мисс Гардинер оказалась очаровательной девицей, приветливой и смешливой. Так повелось, что отец, стряпчий, брал ее с собой всякий раз, нанося деловые визиты в Лонгборн: очень уж девочке нравились прогулки и свежий воздух. Маргарет – убранные под чепец волосы, натруженные руки – смотрела на ее завитые локоны, замечала томные кокетливые взгляды. Намерения льстивого папаши стали для нее ясны с первого же визита. Она наблюдала, как мистер Беннет, ослепленный и не замечающий хитрых маневров, балует девушку, позволяет дурачить себя, и впадала в оцепенение.

Вскоре мистер Беннет и мисс Гардинер сочетались браком. Маргарет с тоской подумала: «Ну что ж, по крайней мере, теперь все позади».

Девица потребовала, чтобы мистер Хилл выкопал в саду ямки для луковиц крокусов. Цветы появились следующей весной и казались настоящим волшебством, чудом, слишком нежным и прекрасным, чтобы выдержать февральские холода. К этому времени животик у молодой хозяйки уже заметно округлился.

От мистера Хилла, дворецкого, не укрылось состояние Маргарет, и он, не вдаваясь в лишние расспросы, осведомился, не сочтет ли она приемлемым для себя выйти за него. Это ее ни к чему не обяжет, продолжал он, склонив по странному своему обыкновению набок птичью голову, он не станет требовать от нее того, чего муж обычно ожидает от жены, а именно брачного ложа и детей. Но, откровенно говоря, этот союз может принести обоюдную пользу и обеспечить им обоим доброе имя.

И вот холодным февральским днем она вышла за мистера Хилла с его тонкими руками, длинными пальцами и беспокойным взглядом. В ту ночь они лежали рядом в общей постели, неподвижные, точно вырезанные из камня фигуры на надгробье. С тех пор прошло много лет, и все эти годы он разговаривал с ней неизменно любезно и был весьма добр, разве что иногда невнимателен. За все эти годы он ни разу не ударил ее, ни единого разу. Такое могли сказать о своих супругах немногие женщины, хотя они-то выходили замуж по любви.

У мистера Хилла были особенные симпатии. Время от времени ей случалось их видеть. Однажды это был сезонный рабочий, которого как-то осенью нанял на ферму мистер Беннет, позже другой – из соседней деревни по ту сторону лощины. Они появлялись и уходили с окончанием полевых работ. Иной раз ей казалось, что мистер Хилл страдает от разлуки, и она старалась утешить его, подсунув конфетку или другой приятный пустяк.