Подружка невесты - Рут Ренделл Страница 42

Филипп пошел за ней наверх, сначала на первый, потом на второй этаж. Раньше он никогда не был в этой части дома. Там то же безнадежное запустение, убожество и пыль. Он окинул взглядом комнату: незаправленная кровать завалена пластиковыми мешками, из которых торчит одежда. У стен громоздятся картонные коробки из-под банок с консервами. Мухи, жужжа, вьются вокруг лампочек, на которых нет абажуров. Сента пошла в ванную — там стены и потолок были ярко-зеленые, а линолеум разноцветный. Снятую одежду она бросила в кучу на пол.

Произошло непредсказуемое: Филипп обнаружил, что не испытывает к ней никакого влечения. Он смотрел на раздетую, несомненно красивую девушку — и ничего не чувствовал. Она была даже не как картина, даже не как фотография — она была так же асексуальна, как каменная Флора. Филипп закрыл глаза, потер их кулаками, снова открыл и посмотрел, как Сента погружается в воду — и опять ничего не ощутил. Лежа в ванне, Сента рассказывала, как возвращалась на метро, как сначала боялась, что за ней кто-то следит, как потом ею овладела навязчивая идея, будто где-то на одежде есть пятно, как она рассматривала свои пальцы, ногти. Филиппу стало страшно, и с этим ничего нельзя было поделать. Сента говорила о том, к чему он испытывал особенное отвращение, — о преступлении, о том, что показывают в триллерах, об омерзительном насилии.

Не в силах оставаться с ней в ванной, Филипп пошел бесцельно бродить по комнатам. Сента позвала его ласково, но так, словно ничего между ними не было, словно он обычный гость.

— Пойди посмотри на последний этаж, я там когда-то жила.

Филипп поднялся наверх. Помещения там были меньше и теснее, потолок скошен. На этаже располагались три комнаты, без ванной, но с уборной и небольшой кухней, где в углу стояла очень старая плита, а еще была ниша, в которой, возможно, когда-то помещался холодильник. Все окна закрыты, и на одном из подоконников стояла зеленая винная бутылка — та, которую видно с улицы. Из-за духоты и пыли создавалось впечатление, что окна здесь не открывали месяцами, годами. Солнце светило ярко, но казалось, что оно очень далеко: грязное стекло висело пеленой тумана между комнатой и миром снаружи. Крыши Куиннс-парка и Кенсала выглядели как выцветшие или засвеченные фотографии.

Филипп поднялся наверх не просто так. Он пришел побыть наедине с болью и страхом, но теперь отвлекся и прохаживался по этажу в каком-то изумлении. Грязь поражала, хотя к мусору в этом доме он вроде начал привыкать, запах стоял густой, где-то пахло горелой резиной, где-то — рыбой и чем-то сладким; в уборной с побуревшим унитазом вонь была резкой и кислой, как от гнилого лука. Но на этаже есть комнаты, это — жилье. Филипп по привычке обратил внимание на большие шкафы с дверями, обшитыми панелями, половицы, раковину из нержавеющей стали, карниз для занавесок и кое-что из мебели.

Сента позвала его. Спустившись, он спросил:

— Почему ты переехала в подвал?

Она засмеялась, как всегда мелодично:

— Ах, Филипп, видел бы ты свое лицо! Ты, кажется, меня осуждаешь, — Сента постаралась улыбнуться, — но мне не нравилось подниматься так высоко по лестнице. Да и что делать со всеми этими комнатами?

Она вытерлась, надела серебристое платье с серым цветком, и они отправились обедать. Доехали до Хэмпстеда и уселись в летнем кафе, где ели булочки, сыр, салат и пили игристое розовое «Ламбруско». Потом пошли гулять по парку, и Филипп тянул время, чтобы отдалить возвращение на Тарзус-стрит. Он чувствовал, что вряд ли сможет заниматься с ней любовью. Он был опустошен: то, что казалось большой любовью, пропало, исчезло. И чем больше говорила Сента — а говорила она обо всем подряд: о богах и людях, о магии, об убийствах, о том, что общество называет преступлением, о себе, о нем и об их будущем, о своем прошлом, об игре на сцене — тем хуже становилось Филиппу. Его холодная ладонь вяло лежала в ее теплой руке.

Филипп предложил пойти в кино, в «Эвримен» или «Скрин» в Бакхерст-Хилле, но Сента хотела домой. Она всегда хотела к себе. Ей нравилось сидеть взаперти под землей. Не потому ли она переехала в подвал, что наверху чувствовала себя слишком уязвимой?

Они легли рядом, и Сента заснула. Филипп вздохнул с облегчением, хотя и понимал, что оно временное. Он обнял Сенту и почувствовал, как в такт дыханию поднимается и опускается ее тело. Она живая. Но страсти в нем было не больше, чем если бы рядом лежала мраморная статуя в натуральную величину.

Теперь его очередь оставить записку. «Увидимся завтра. Спокойной ночи». Он еще не написал «с любовью», но напишет: «Со всей любовью, Филипп». Он осторожно встал, чтобы не потревожить ее сон, закрыл окно и ставни. Сента, лежащая на постели, очень красива: глаза закрыты, длинные медные ресницы покоятся на белой коже, как мотыльки, сомкнутые губы словно высечены из мрамора, с щербинками в уголках, как у Флоры. Он поцеловал ее и вздрогнул: ему показалось, что он целует смертельно больную или труп.

Перед уходом Филипп удостоверился, что ключи на месте, в кармане. Но в глухом резком звуке, с которым за ним закрылась входная дверь, он услышал что-то вроде финального аккорда. Впрочем, нет, ничего не закончилось. Все только начинается.

На самом деле Арнэм не был маленького роста. Нельзя назвать невысоким человека ростом метр шестьдесят. Это только Филиппу, который намного выше, может так казаться. Арнэму не нравились собаки, да, но теперь-то он женат. А если это собака жены? Может, его жена любит собак, и у нее еще до замужества был скотч-терьер. Если бы Арнэм женился на Кристин, они оставили бы Харди, нет никаких сомнений. Филипп думал обо всем этом по дороге домой. В гостиной он застал Фи с Дареном и Кристин. Они смотрели телевизор.

Сейчас будут новости, короткий воскресный выпуск. Филиппа уже подташнивало. Сам бы он не стал включать телевизор, он не хочет ничего знать, но теперь уже поздно, надо остаться и все выяснить. Его тревогу усиливали постоянные восклицания Дарена, который подгонял диктора, чтобы тот побыстрее все отчитал и перешел к новостям спорта. Об убийстве не сообщили, вообще ни об одном, и Филиппу полегчало. Он спросил себя, можно ли быть таким глупым и хотя бы на минуту поверить в то, что Сента кого-то убила, Сента — маленькая, хрупкая, с детскими пальчиками!

— Черил говорит, ты ухаживаешь за Стефани? — спросила Фи, закуривая. От дыма Филиппа затошнило. — Это правда?

— Это ее фантазии, — ответил он. — А ты, значит, видела Черил?

— А что в этом удивительного? Она здесь живет.

Филипп собирался поговорить о Черил с Фи. Старшая сестра — самый подходящий человек. Но не сейчас, не сегодня. Он сделал себе бутерброд с ветчиной, выпил чашку растворимого кофе и вызвался прогуляться с Харди по кварталу. Пес бежал впереди, и Филипп вернулся к мыслям об Арнэме. Вот Арнэм лежит мертвый, а его собачка скулит над остывающим телом. Беда в том, что Сента описала эту сцену слишком ярко, смакуя подробности. А он теперь думал об этом и не мог ничего с собой поделать. Кошмары поселились в его сознании. Ночью ему снились стеклянные кинжалы. Вот он в Венеции, бредет по набережной, сворачивает за угол и видит, как на какого-то мужчину набрасывается некто в плаще и в маске, замахивается кинжалом, идеально, зловеще прозрачным, вспыхивающим в лунном свете. Убийца исчезает, Филипп бросается к упавшему навзничь человеку, рука которого свисает над темной водой. Ищет рану, но там, куда вонзился нож, ничего нет — только что-то вроде царапины от кошачьих когтей. Однако мужчина мертв, и тело его быстро остывает.