Подружка невесты - Рут Ренделл Страница 43

Всю прошлую неделю Филипп не читал газет. Он не хотел знать, нашла ли полиция убийцу бродяги Джона Сиднея Крусифера. Стараясь вычеркнуть эту историю из памяти, он избегал всего, что могло быть связано с этим делом, любого источника, который мог раскрыть какие-то подробности. Телевизор он и так почти не смотрел с тех пор, как помирился с Сентой, а теперь еще и понял, что не поставил в машину новую магнитолу только потому, что не хотел слушать выпуски новостей.

Это страусиное поведение допустимо, когда на карту поставлено что-то несущественное. Но сегодня нельзя проигнорировать газеты, необходимо узнать обо всем наверняка. По пути в Хайгейт, где «Розберри Лон» проектировала две ванные комнаты в доме одной актрисы, Филипп остановился и купил в киоске три утренние газеты. Машина стояла в неположенном месте, но ему не терпелось узнать новости как можно скорее. Нужно только быть начеку и не пропустить момент, когда покажется полицейская машина.

За воскресенье произошло два убийства, одно в Вулверхемптоне, другое в Хэно-Форест, Эссекс. Каждая из трех газет приводила подробности, но ни одна не предлагала никаких версий. Окажись убитые женщинами, в особенности молодыми, все было бы иначе. Но это были мужчины — газетам они не так интересны. Имя убитого в Хэно-Форест не называлось, указан был только его возраст — за пятьдесят. Тело нашел лесник. Ни в одной из газет не писали о причине смерти или о способе убийства.

Филипп ехал к дому Оливии Бретт — молодой актрисы, получившей феноменальную популярность благодаря роли в одном телесериале. Ее постоянно приглашали сниматься. Она была очень худая, почти тощая, с волосами, покрашенными в такой же цвет, как у Сенты, но более короткими, более тонкими и не такими блестящими. Оливия была лет на десять старше Сенты, но из-за толстого, как блин, слоя макияжа выглядела еще старше. Она спросила Филиппа, как его зовут, обращалась к нему по имени, еще говорила ему «дорогой» и попросила называть ее Олли: все ее называют именно так. О, она обожает ванные комнаты, которые делают в «Розберри Лон»: это лучше, чем все, что она видела в Беверли-Хиллз. Ей безумно нравится цвет, цвет — вот что делает жизнь стоящей. Не хочет ли он чего-нибудь выпить? Она-то не будет, она пьет только «Перье», потому что толстеет так стремительно, что скоро ей будут предлагать исключительно роли тучных бабушек.

Чувствуя, как голова идет кругом от всех этих разговоров, Филипп, отказавшись от угощения, поднялся наверх, чтобы взглянуть на те две комнаты, из которых предстояло сделать ванные. Это всего лишь предварительный осмотр, еще рано делать даже замеры. Филипп стоял в одной из них, уже используемой в качестве ванной комнаты, изучал старомодную обстановку и выглянул в окно. Внизу, раскинувшись у подножия северных холмов, лежал Лондон. Чигвелл ведь к Лондону относится, не к Эссексу? Он вспомнил, что на Центральной линии метро есть станция «Хэно». Сента упоминала лес. Она его имела в виду — Хэно-Форест? Это и есть тот перелесок около дома Арнэма?

Убитому мужчине лет примерно столько же. Сенте, такой миниатюрной, человек ростом пять футов может показаться высоким. Ну прекрати, сказал себе Филипп, прекрати. Это все ее фантазии, выдумки. С тем же успехом можно считать сон про мужчину, заколотого стеклянным кинжалом, явью. Да и где Сенте взять стеклянный кинжал? Такие вещи нельзя купить легально. Тихий голос шепнул ему: но она ведь что-то выдумывает, а что-то нет, ты же сам знаешь. Она действительно окончила театральный институт — но не Королевскую академию драматического искусства. Она действительно путешествовала — но не так много и далеко, как рассказывала.

Оливия Бретт куда-то ушла, а у лестницы Филиппа уже ждала экономка с суровым лицом — чтобы проводить, как она выразилась, «из помещения». Это не Арнэм, говорил себе Филипп, ты же знаешь, это не он, что ты нервничаешь по пустякам. Единственный выход сейчас — выбросить все из головы, забыть об этом точно так же, как о Крусифере. Не покупай вечером газету, не смотри новости. Если хочешь с этим справиться, то должен показать ей, что ее выдумкам никто не верит, что фантазировать — это несерьезно и что сам ты не будешь ничего сочинять и потакать ее фантазиям. Нельзя было допускать этого.

Но стоит вспомнить, что происходило, когда он возражал, когда старался не поддаваться: она не желала его видеть. А будет ли он огорчен, если Сента не захочет с ним встречаться? От этого чудовищного, предательского сомнения Филиппа бросило в холод. Невозможно любить кого-то так, как он любил Сенту, а потом в пять минут потерять интерес только из-за лжи и какой-то выдумки. Ведь так? Ведь так?

В тот вечер у него не было мысли не поехать на Тарзус-стрит. Двигаясь по холму Шут-Ап, он говорил себе, что теперь знает, почему плохо лгать и фантазировать: это приносит слишком много неприятностей, страданий и боли. Он купил Сенте вина и шоколадных конфет. Это уже взятка, Филипп чувствовал это.

Проезжая по Сизария-гроув, он вдруг обеспокоился судьбой Джоли. Бродяга никогда не оставлял свой пост на такое продолжительное время. А ворота церкви снова заперты, паперть пуста. Еще неделю назад ничто не остановило бы Филиппа, когда он мчался к Сенте. Теперь все по-другому. Он абсолютно готов и даже доволен отложить встречу на полчаса и отправиться на поиски Джоли.

Джоли говорил, что часто бывает еще и на Илберт-стрит. Эта длинная улица соединяла Третью авеню с Килбурн-лейн. Филипп двигался по ней, объезжая припаркованные машины. Был душный безветренный вечер, несомненно, предвещавший теплую ночь, такую, что Джоли с удовольствием спал бы на улице с не меньшим комфортом, чем в дверном проеме или на пустыре. Из-за стоящих вплотную машин увидеть тротуар было невозможно. Филипп припарковался и пошел искать бродягу. Джоли нигде не было. Филипп свернул с центральной улицы и попал в убогий мрачный квартал. Солнце уже садилось, оставляя на дымчато-сером небе красные полосы-перья. К Филиппу опять вернулось чувство, что его судьба зависит от Джоли. А тот исчез.

Филипп вернулся на Тарзус-стрит, и желание идти к Сенте пропало окончательно. Зачем он сказал, что кого-то убил? Почему же он был таким болваном? Он ведь описывал ей убийство так поверхностно, так небрежно, только чтобы отделаться, — любой бы понял, что история выдумана от начала до конца. Нет сомнений, Сента не поверила ему. Филипп переступал порог дома медленно, будто превозмогая усталость. Совсем как несчастный муж, возвращающийся домой к галдящим детям и сварливой жене.

Лестница в подвал была напоена ароматом китайских палочек. Он зашел в комнату. Ставни заперты, лампа включена. Невыносимо душно, а еще этот подавляющий пряный запах. Сента лежала на постели ничком, обхватив голову руками. Когда Филипп вошел, она вздрогнула. Он тронул ее за плечо и позвал. Сента медленно перевернулась на спину и посмотрела на него. Ее помятое лицо, залитое ручьями слез, сморщилось от рыданий. Подушка была мокрой, то ли от слез, то ли от пота.

— Я думала, ты не придешь. Я думала, ты больше не вернешься.

— Ах, Сента, я, конечно, вернулся, конечно, пришел.

Он обнял ее, прижал к себе, как напуганного плачущего ребенка. Что с нами произошло? Что мы натворили? Мы были так счастливы. Зачем мы все испортили ложью, этими играми?