Плен - Женя Декина Страница 5

Небо затягивало. Завтра будет холодно. Катя сидела в парке перед клиникой и смотрела на то, как усталая мамочка пытается загнать домой расшалившуюся дочку. Та каталась на роликах, подъезжала к матери и говорила ласково:

– Мамочка, ну пожалуйста, ну еще пять минуточек. Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста…

И обнимала ее. Мамочка тяжело вздыхала и снова усаживалась на лавочку. Катя тоже хотела дочку. Психиатр сказал, что это просто проекция. Она сама хочет быть девочкой, покупать платьица, заплетать косички, объедаться мороженым, кокетливо замирать и хлопать ресничками, но не получается, а оттого все неумолимей накатывает этот тугой, поднимающийся от сердца ком, спрессовывается и не глотается – застывает на лице ироничной полуулыбкой. И если раньше хотелось еще в припадке отчаяния кричать: «Господи, я девочка! Девочка! Маленькая, глупая девочка. Пожалуйста, Господи! Ну же? Ну что я тебе сделала? Я же хорошая, я же старалась, всю жизнь, изо всех сил. Ну почему?» – то теперь даже этого не хотелось. Пора было признать, что никакая ты не девочка, сколько ни кричи и как ни старайся. Ты жесткий циничный мужик, тертый калач, ушлый, стойкий титановый солдатик, сверло с победитовым наконечником, пробивающее самое непреодолимое препятствие.

И все эти мужчины, сначала маниакально стремящиеся к этому звонкому, переливистому смеху, к этим естественным беззаботным жестам, чуют внутри этого мужика, чуют и пасуют уже заранее. И можно продолжать, конечно. Включить дурочку, изобразить мамочку или своего парня, но этот мужик внутри, прямой и безжалостный, он все равно вылезет и потребует равноправия. Он слишком честный. И, устав от одиночества, заведет себе кого-нибудь рядом, как заводят кошку или покупают щенка ребенку, просто чтобы было. И будет любить. Просто чтобы любить.

Но эта необъяснимая тоска по тому, что тебя можно взять на ручки, погладить по голове, утереть слезы и дать тебе конфетку, повозиться с тобой, подраться подушками, пощекотаться, всплывала время от времени и вызывала только досаду. Можно было найти папика, который, мгновенно подмяв тебя под себя, конечно, даст тебе конфетку и, может быть, даже повозится, перед тем как загнуть тебя раком и отодрать как следует, но тогда внутри возникала другая тоска – по взрослой сильной женщине, которая хочет что-то донести этому миру, объяснить, сделать хорошее. И эта взрослая женщина может найти себе нежного мальчика, который пощекочется и подерется подушками, но если увидит слезы, то испугается и сам, наверное, заплачет. Потому что его сильная мама, к которой он тянется для того, чтобы она его защитила и сберегла, вдруг упала, рассыпалась. И это будет крах не только для нее, на нее и плевать, в общем-то, а для мальчика, который не умеет и боится сам. Не сможет просто. Ему тоже нужно, чтобы безопасно.

И самое обидное в этом всем было то, что нельзя было найти за собой никакой вины за происходящее, за жизнь свою, за поступки, хорошие и верные, за поиски, пусть неудачные, но попытки.

Можно ли было иначе? Можно ли было смотреть, как загибаются от нищеты твои близкие? Можно ли было носить платье в гопническом районе, где периодически насиловали даже бабушек? Можно ли было когда-нибудь раньше убить внутри этого мужика, вытравить, выжечь? Выпестовать вместо него веселую хохотушку, нежную девочку с бантиками? Нет. Суровый гопник внутри, жесткий боец, всегда был прав. В каждую минуту своей жизни. Он все делал правильно. Он защищал слабых, он спасал близких, он помогал родным. Он ушел из семьи в пятнадцать, чтобы не обременять. Он вообще молодец. И, по сути, выход тоже до безобразия прост и ясен. Мертвую девочку внутри Кати невозможно изжить, ее можно только родить. Вытащить наружу, чтобы никогда больше о ней не вспоминать. Чтобы другое переполнило изнутри – заботливое и успокаивающее. Стать мамой, взрослой сильной женщиной. Но для этого суровый, честный и правильный мужик внутри должен куда-то деться. И не просто спрятаться, а умереть, душу свою отдать. А он борец – он пытается снова и снова, ищет, находит, бросает, пробует, но от этого становится только сильнее и жестче. И что ни делай, реви, на коленях ползай, захлебываясь слезами, его все равно никто не спасет. А значит, снова, снова и снова. Жесткий мужик с телом милой девочки Кати выходит замуж и заводит семью. Смешно. Катя хотела заплакать, но только криво усмехнулась – мужики не плачут.

Много лет назад она уехала сюда, надеясь, что хотя бы тут, где цивилизация, где не страшно, где все иначе, она сможет стать девочкой, вернуть себе то, чего всегда была лишена. Здесь она изменится. Здесь ее полюбят. Здесь она создаст настоящую семью. С кем-нибудь заботливым. С безопасным. И заберет Нину. И матери будет помогать деньгами, чтобы та перестала попрекать ее чертовым заводом. Разве это Катя плохо училась и рожала детей? Разве это Катя поселила ее в этом чертовом городишке и затолкала на завод? Нет ведь. Так почему Катя все равно чувствует себя перед ней виноватой? Мать сама упорно бежит внутри этого колеса, как хомяк в клетке, сама ничего не предпринимает, чтобы вырваться, еще и Нину калечит своим воспитанием. Да и сама Катя бежит внутри такого же колеса, но покрупнее и понаряднее. Она устала, бессонница все навязчивее, и настойка пустырника перед сном, чтобы поскорее заснуть, как-то сама сменилась на пятьдесят граммов вермута. И его тягучая сладость незаметно перерастает в клоповную горечь коньяка. И скоро, наверное, она купит вместо коньяка водки и начнет опохмеляться по утрам. И почистив на ночь зубы, перед зеркалом удивленно трогать кончиками пальцев оплывающее от пьянства лицо.

Чтобы вырваться, Катя иногда заскакивала на какие-нибудь медитации, курсы холотропного дыхания, йогу или тренинг осознания женской энергии, но после становилось только хуже. Каждый раз, выходя на свежий воздух из прокуренного ароматическими свечами помещения, Катя включала телефон и ощущала, как каждое приходящее оповещение от тех, кто до нее в этот час не дозвонился, вдалбливает ее все глубже и глубже в реальность. И вот снова, живешь в трубе пылесоса, постепенно все ближе и ближе к пылесборнику, и для того, чтобы остановиться и выйти, нужно перебороть все и выйти через вход. Но Катя – не ее мать. Она сильная. Она вырвется. Не ради себя, ради Нины. Нужно было решаться. Это страшно и вряд ли поможет, но нужно было хоть что-то сделать. Как-то изменить свою жизнь, убить этого внутреннего мужика, стать слабее, нежнее, женственнее. Пора.

Катя докурила, встала и вошла в клинику.

– Вы так легко нашли мне время, – проговорила Катька, вальяжно укладываясь на кушетку, – Я так похожа на психа?

Психиатр промолчала. Катя подумала, что это такая тактика, как у цыганок – просто слушай, пока человек растерян и сам все про себя рассказывает, а потом выдавай за мистику. Но вчера, на интервью, Катя почему-то поверила этой женщине. Неужели действительно можно так вот взять и погрузить человека в прошлое, и тогда он вспомнит то, что и сам забыл? Это казалось каким-то необычайным волшебством, ключиком, открывающим потайные двери. Катя тогда спросила в шутку, не могут ли они загипнотизировать и ее. Психиатр слишком серьезно кивнула, выдала визитку и записала на завтра.

– Я не уверена, что поддаюсь гипнозу, – добавила Катька, чтобы что-то сказать.