Последний защитник Брестской крепости - Михаил Парфенов Страница 32

Иногда становилось тихо, и только редкие выстрелы раздавались наверху, в крепости. Но тишина не давала успокоения. Она предвещала новый, возможно, еще более жестокий бой.

Не все участки крепости простреливались немцами. Кожевников часто замечал через амбразуру других советских солдат: иногда это была маленькая группа красноармейцев, иногда боец-одиночка. Воспользовавшись затишьем, они либо передислоцировались, либо пытались выбраться из крепости. Судя по внешнему виду этих солдат, положение их мало отличалось от существования людей капитана Волошина.

Оборонять казематы пока получалось, благо они были хорошо приспособлены для этого. Но сколько можно продержаться тут? Еще день, два, неделю? Ситуация с казармой и гаражом повторялась, только силы советских бойцов иссякали теперь гораздо быстрее.

Не выходившие на поверхность женщины и раненые не различали дня и ночи, да и из бойцов никто уже не мог сказать, какое сегодня число. Люди, находившиеся в казематах, стали больше походить на иссохшие мумии, чем на человеческие существа. Волошин пытался убеждать их, что до прихода Красной Армии осталось продержаться совсем чуть-чуть, но вера в помощь со стороны таяла, ощущение безысходности нарастало, а из-за догадок, что партия и товарищ Сталин бросили их на растерзание врагов, становилось еще горше.

Рана Кожевникова постепенно затянулась, но от постоянного голода и жажды он, как и все остальные, обессилел и едва волочил ноги. Заслышав выстрелы, он вздрагивал, хватал винтовку и тащился наверх, каждый раз надеясь, что удастся захватить фляги и хлеба.

Если перебороть чувство голода еще удавалось, то жажда сводила людей с ума. Одна из женщин сперва впала в депрессию, затем с ней случилась страшная истерика, и она кидалась к солдатам, падала на колени и умоляла пристрелить ее. В том, что это только начало, было понятно всем. Дальше начнут сдавать нервы у бойцов. Женечка обняла несчастную, прижала ее к себе и гладила по голове, приговаривая:

— Потерпи, родненькая, сейчас наши придут, водички принесут.

Кожевников в очередной раз подивился стойкости этой хрупкой девушки.

Но очередная попытка набрать воды провалилась. Двое храбрых солдат смогли доползти до реки — немцы незаметно наблюдали за ними из укрытия, не выдавая своего присутствия, но когда фляги были наполнены и солдаты, сжимая в руках бесценный груз, оказались у лаза, их расстреляли из пулемета. Смельчаки замертво упали всего в полутора метрах от входа в казематы, и поджидавшим их красноармейцам оставалось только с отчаянием смотреть, как вытекает вода из валяющихся так близко фляг. Фашисты смеялись на другом берегу, выкрикивая: «Иван… ти есть дурак», и стреляли каждый раз, когда кто-то пытался дотянуться до фляжек. С немецкой стороны работал снайпер, пресекая любые попытки высунуться из лаза. Несколько раз он мог убить смельчака, но расчетливо пускал пулю всего в паре сантиметров от его головы, вынуждая прятаться. Для скучавших в засаде немцев это была игра, они развлекали себя, находясь в полной безопасности.

Кожевников предлагал Волошину поговорить с женщинами — здесь, в казематах, ни им, ни младенцу не выжить, а в плену хотя бы появлялся шанс. Капитан долго противился, но потом внял голосу разума. Женщины, измотанные такими нечеловеческими условиями, что и не каждый мужик вынесет, после долгих уговоров согласились. Только медсестра Женечка наотрез отказалась, сказав, что не бросит раненых. С ней спорить не стали, она приняла решение, а в твердости ее характера никто не сомневался.

Было еще раннее утро, и солнце только начинало вставать, но, проведя столько времени в темноте, женщины жмурились, будто глаза им слепили яркие лучи. Черный долго искал что-нибудь, похожее на белую тряпку, но где ее было взять в этой грязи? Решили, что немцы и так женщин не тронут.

С тяжелым сердцем смотрел Кожевников, как медленно брели они по двору, поддерживая друг друга. Они шли в неизвестность, и старшина искренне надеялся, что все у них сложится хорошо. Им придется провести некоторое время в плену, но скоро подойдет Красная Армия и освободит несчастных.

Он видел издали, как обеих женщин и младенца окружило несколько немецких пехотинцев. Их не били, обращались с ними обходительно, сразу протянули фляжки с водой. Вероятно, их ужасающий вид тронул даже сердца гитлеровцев. Один из пехотинцев аккуратно принял от едва стоящей на ногах мамаши плачущего младенца и держал его осторожно, покачивая и стараясь успокоить.

Никто не стрелял.

И вдруг один из красноармейцев бросил винтовку, выпрыгнул из окна и с поднятыми руками направился к немцам.

— Еремеев! — одновременно закричали несколько бойцов. — Назад!

— Нате вам, — состроив кукиш, зло пробасил Еремеев. — Сами тут сидите, подыхайте, а мне все давно понятно.

— Стой, дурак! — зашипел Волошин, но парня уже заметили немцы. — Стой, пристрелю!

Волошин потянул из кобуры пистолет, но Кожевников остановил его:

— Если сейчас начнется пальба, женщин может зацепить…

Капитан, помедлив, понимающе кивнул и громко выкрикнул солдатам:

— Не стрелять! — И уже тише, стараясь скрыть негодование: — Пусть идет, черт с ним.

Старшина оглядел остальных солдат, опасаясь, что струсивший Еремеев посеет сомнения в их головы и кое-кто из них, сломленный врагом, может повторить поступок предателя. Но красноармейцы, не отрываясь, следили за Еремеевым, провожая его мрачными, осуждающими взглядами. Тот был в одной нательной рубахе и галифе. Ноги обмотаны портянками, закрепленными проволокой. Бритая голова, на которой только начал прорастать темный ежик

Ему оставалось пройти до немцев метров семь, когда раздался одиночный выстрел. Пуля с чмоканьем вошла в землю рядом с его правой ступней. Еремеев остановился.

— Tanzen! — выкрикнул один из гитлеровцев. Еремеев, не разумея, что от него хотят, сделал шаг вперед. Следующая пуля ударила возле его ног, и он подпрыгнул. Пехотинцы заулюлюкали, жестами показывая ему, чтобы он танцевал. Они знали, что красноармейцы из казематов не откроют огонь, пока среди них русские женщины, и чувствовали себя безнаказанно.

Еремеев несколько раз подскочил на месте, приседая, выбрасывая ноги в стороны и прихлопывая себя ладонями по коленям, но подошедший немецкий офицер не только быстро прекратил этот концерт, но еще и пехотинцев отругал. Конечно, не гуманность к пленнику заговорила в нем — офицер понимал, что подобные представления лишь оттянут момент капитуляции остававшихся защитников крепости, а вот показное хорошее отношение может этот процесс ускорить.

Когда немцы с женщинами и Еремеев исчезли из поля зрения и красноармейцы спустились вниз в казематы, старший лейтенант Черный обратился к Волошину:

— Товарищ капитан, надо выбираться отсюда.

— Не может быть и речи, — резко оборвал капитан. — Мы бойцы Красной Армии и биться с врагом будем до конца.

Кожевников слышал их беседу и знал, что мысли об оставлении этого очага обороны бродили не только в голове Черного. Многие солдаты уже давно тихо переговаривались о прорыве.