56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585 - Равиль Бикбаев Страница 52

Нас в Гардезе танковый батальон дожидался, прикрывал высадку нашу, вот мы первым делом к танкистам в гости направились – обстановку узнать, присмотреть что где лежит.

– Ты куда прешь? – кричит мне из танковой башни чумазый танкист. – Жить надоело?

– Чего?! – ору в ответ, а сам глазами зырк-зырк и приметил деревянные ящики из-под снарядов, для костра или печки лучше не придумаешь дров.

– Болван! – продолжает надрываться криком танкист. – Тут же все заминировано! Тропку видишь?

– Ага!

– Вот по ней и иди, может, и повезет, не взорвешься!

Мины – это плохо, а вот дрова – хорошо, на мине можно и не взорваться, а вот без дров мы точно ночью окочуримся. Да и все танкисты по традиции больше всего мин боятся, а мы и не очень, если знаешь минное дело, то опасаться, конечно, надо, а вот бояться нечего. Противопехотные мины, они двух видов бывают: нажимного действия и натяжного действия, на растяжках. Если под ноги смотреть, то растяжку всегда увидишь, да и мину нажимного действия заметишь, их неглубоко закапывают.

Смотрю под ноги, подхожу к танку, танкисту зубы заговариваю, а Муха с Лехой раз – пустые ящики из-под снарядов похватали и побежали, а я их от разгневанного танкиста прикрываю. Он матом кроет, а я ему пулемет показываю. Танковый экипаж из машины выпрыгивает и в бой рвется. Их четверо, а я один. Прямо под ноги им очередь пускаю, они – в танк. Я по тропе бегом к своим. Танковая башня стволом в мою сторону разворачивается, но вместо осколочного или бронебойно-зажигательного снаряда в меня полетел отборный мат. Да ладно вам, чумазые, брань, она-то вороту не виснет. И что вот еще: «Товарищи танкисты, при встрече с десантом клювом не щелкайте».

Так, дрова есть, пора и о питании подумать, о горячем, естественно, пайки-то нам надоели. Ящики сложили в палатке, их Муха охранять остался. Вместо Мухи Филон за жратвой пошел. Бредем, нос по холодному ветру держим, то под ноги смотрим, то окрестности оглядываем. Вот овечки пасутся и пастух при них. Милый пасторальный пейзаж, мирная деревенская идиллия. Ох, незнаком еще пастух с десантурой, а то бы увел свою отару от греха подальше, но ничего, сейчас познакомится. Подходим. Без слов накидывает Филон овечке на шею ремень, Леха овцу под курдюк ногой бьет, чтобы не упиралась, а я пастуху оружие показываю, он не испугался, а зря. Бросился пастух на меня с посохом, жизнь овечке хотел спасти, вот только хорошо я уже выучился бою рукопашному, не стал стрелять, от удара легко ушел, да как ногой двинул бедолаге в голень, он и свалился. Вот и познакомились.

На ужин у нас полусырая, обжаренная на костре баранина, вечером у нас в палатке тепло, ничего, жить и на новом месте можно. Офицеров пригласили. Командиры жареное мясо кушают, водочку, нами еще на пересылке затаренную, вежливо выпивают, а вот нескромные вопросы не задают. Выпили, покушали, посты выставили, тощие со скомкавшейся ватой матрасы на голую землю расстелили – и баиньки не раздеваясь. Ночью батальон обстреляли. Думаете, сыграли тревогу: «Рота в ружье! К бою!» А вот и нет.

По характеру и темпу стрельбы сразу определили: огонь по нам ведут с большого расстояния, судя по звуку, из легких пулеметов, наши посты вяло так отстреливаются, значит, оснований для беспокойства нет, перевернулись на другой бок и дальше спать. Эка невидаль – стрельба, мы этого добра и насмотрелись, и наслушались.

Вот так служба в Гардезе и началась. Холодно на горном плато, где наш батальон гарнизоном встал, снега полно, ветер пронизывающий, мы, когда спали, бушлаты и шапки обычно не снимали. Замерзшие, оборванные, мы днем по расположению и окрестностям рыскали, топливо и еду добывали, ночью посменно на постах стояли, от скуки с «духами» перестреливались. Вот только подальше окопы выкопали, под палаткой землю на два штыка углубили, чтобы шальной пулей кого случайно не зацепило. Что еще? Один матрас разорвали и каждое утро пулевые отверстия в палатке ватой заделывали, чтобы тепло сохранялось. Вот и все. Знаете, пока колонны бригады не подошли, скучновато было. А к бытовым трудностям не привыкать. Спали не раздеваясь на тощих матрасах, брошенных на голую землю, – подумаешь, тоже мне лишение, в горах на операциях намного хуже было, и то выжили. Воды мало? Так за ней и сходить можно, все же время веселее пройдет. Батальонных кухонь с горячим котловым довольствием нет? А мы без горячего и не сидели. Огонь есть? Есть! Вода есть? Есть! Оружие есть? Полно! Так в чем проблема-то?

От скуки и чтобы время скоротать я предложил Сашке Петровскому ночью в засаду сходить, стрелков «духов» попугать. Смотрит на меня офицер, укоризненно головой качает и горько так мне пеняет:

– Ты уже полтора года отслужил, а все ума не набрался. Ну и зачем нам это надо? А если убьют кого из ребят случайно, тогда что? Сиди уж, умник, и не рыпайся, если прикажут, тогда и пойдем.

Вот какие толковые у нас командиры были.

Через неделю после нашей высадки бригадные маршевые колонны с бронетехникой и машинами подошли. Вот и опять собралась наша бригада. На изношенных за два года машинах два наших батальона дошли, а моторесурс у техники давно исчерпан, да только третий и четвертый батальон этим не испугаешь. Кулибины бригадные сами пахали и технику работать заставили. Инструмент один – родная русская кувалда. Запасные части – безостановочный военный мат да смекалка солдатская. Вот так и прошли через весь Афган. Сами все от горючего и масел черные, вымотанные, голодные, оборванные, замерзшие, но дошли, даже потерь почти не было. Вот какие у нас десантно-штурмовые батальоны были. Третий батальон сразу в Логар ушел. Третий ДШБ у нас был как кот у Киплинга – всегда гулял сам по себе. А остальные части охранение выставили, за километр от палаток посты ушли, начали обустраиваться.

Мы к машинам нашим подошли, к тем, что ротное имущество перевозили, а там все мокрое, грязное, порванное, все в негодность пришло. Ребята, которым домой увольняться, как увидали, в каком состоянии имущество прибыло, так криком от обиды кричали. Форма парадная, дембельская, с превеликими трудами добытая, подогнанная, вся расшито-ушитая, в грязные рваные тряпки превратилась.

Вошел призыв осени 1979 года в Афган босяками и домой ехать такими же пришлось. В грязных прожженных бушлатах, во вшивом штопано-латаном обмундировании, да в рваных кирзовых сапогах. Вот такими вы уходили домой. И в декабре восемьдесят первого года мы прощаемся:

– Встретимся еще, – обещает Филон.

– Координаты мои держи, – сует мне бумажку с написанным адресом Баллон.

– Жду тебя и Леху в гости, – поочередно жмет нам с Лехой руки Муха и чуть смущенно улыбается.

– Ну, раздолбай, пока, – стискивает в пожатии мою руку капитан Акосов, чуть улыбаясь, просит: – Смотри, Петровского тут не подводи.

Он тоже уезжает, он тоже свои два года в Афгане оттрубил. Акосов сопровождает личный состав до Союза, это его последняя операция. Самая счастливая, самая бескровная.

Сухо кивает головой Пауль, прощаясь, сильно бьет по плечу Герка, счастливо смеется Жук, машет рукой Челубей и первым бежит к транспортным вертолетам Разведчик.