Фамильное привидение - Ирина Арбенина Страница 30

— Неужели исчез?

— Именно.

— Что же, растворился в воздухе? Улетел?

— Ну, не ведаю, милая, таких подробностей… Исчез — и все!

— И что же?

— Что же… Уже весной 17-го имение Глинищевых в первый раз разграбили. А осенью… Будто вы не знаете! В общем, мало не показалось. Посмотрите учебник истории, если забыли, что было осенью.

— То есть вы хотите сказать, что каждый раз, когда кому-либо из Глинищевых светили крупные неприятности, на горизонте в сумраке ночи объявлялся этот призрачный старик? Так сказать, проклятие рода Глинищевых?

— Но почему же в сумраке ночи?! Например, Александр Митрофанович Глинищев накануне самых крупных в своей жизни неприятностей, в партере Мариинского театра, когда давали «Жизнь за царя», встретился взглядом с неким господином. И то был…

— Старик?

— Именно. Неподвижный взор с эдакой потусторонней прозрачностью, очень бледное, мертвенно-бледное лицо, желтоватые костлявые, страшно худые и длинные пальцы… Как очень точно написано у Михаила Юрьевича: «В его глазах блистала необыкновенная уверенность, как будто они читали в будущем».

— И?!

— А утром следующего дня Александра Митрофановича арестовали за подделку векселя.

— Да что вы? Не зря, стало быть, блистала уверенность…

— А с Верой Алексеевной Глинищевой что случилось?!

— Что же с ней случилось?

— Ну как же… Увидела старика-проклятие ночью в углу спальни и на следующий день умерла…

— Какой ужас!

— А вы хоть знаете, что произошло, когда Михаил Юрьевич Лермонтов назначил четырехчасовое чтение нового романа? Речь шла о «Штоссе»…

— Не-ет…

— Так вот, когда приглашенные собрались у графини Растопчиной и классик открыл тетрадь — чтение продолжалось всего пятнадцать минут! Далее в тетради оказалась белая бумага. А «Штосс» — это знают все — неоконченный текст!

— Розыгрыш?

— Мистика!

— Да, возможно, вы правы. Впрочем, все это было так давно… очень давно, — задумчиво пробормотала Светлова.

— Но у этой истории удивительное продолжение! — Рина Васильевна вдруг усмехнулась: — Надо вам сказать… Наша Алена, например, таких старичков до смерти боится!

— Неужели? — удивилась Светлова. — Неужели ей кто-нибудь мерещится под влиянием семейного предания?

— Мерещится? — Рина Васильевна кокетливо рассмеялась. — А может, и не мерещится?

— Ох! — испугалась Светлова. — Мне даже как-то не по себе стало — теперь, после вашей легенды!

— Да вам-то с какой стати? Чего это вы вдруг заволновались? — Старушка подозрительно взглянула на Аню. — И не надейтесь. Вы ведь не Глинищева! Не по Сеньке шапка. Чтобы такие привидения являлись, надо, знаете, родословную аж от Гедиминаса иметь!

— Все равно страшно…

— А в общем-то, в том, что касается старика, вы правы… Кто его знает? Суеверие не суеверие… Как говорится, лучше, чтобы все-таки не являлся!

— Согласна!

И Светлова заторопилась, стала прощаться…

Дома Аня снова положила перед собой фотографию Бориса Эдуардовича Роппа и некоторое время задумчиво ее рассматривала.

Фотоснимок, конечно, не дает полного представления о человеке. Живописный портрет старика Роппа, виденный ею в его затхлой, пропитанной книжной пылью комнате на Якиманке, например, показался Ане более живым.

Какой же он все-таки, этот Ропп?

Аня устало потерла виски… И неожиданно для самой себя вдруг отыскала в книжном шкафу том Лермонтова.

Стало быть, «Штосс»?

Как там Алена сказала? «Один к одному: описание старика Штосса у Михаила Юрьевича Лермонтова».

Светлова открыла короткий, всего в несколько страниц, давно, со времен школы, забытый текст и стала, отчего-то с непонятным волнением, его читать:

«Казалось, этот портрет писан несмелой ученической кистью, — платье, волосы, рука, перстни — все было очень плохо сделано; зато в выражении лица, особенно губ, дышала такая страшная жизнь, что нельзя было глаз оторвать: в линии рта был какой-то неуловимый изгиб, недоступный искусству и, конечно, начертанный бессознательно, придававший лицу выражение насмешливое, грустное, злое и ласковое попеременно».

— Дышала такая страшная жизнь, что нельзя было глаз оторвать… — вслух повторила она.

Странно или нет, но, прочитав это лермонтовское описание портрета, висящего в пустом доме «титюлярного советника» Штосса «в Столярном переулке, у Кокушкина моста», Аня снова потянулась мыслями к портрету Роппа.

«Не случалось ли вам на замороженном стекле или в зубчатой тени различить профиль человеческого лица, профиль иногда невообразимой красоты, иногда непостижимо отвратительный?»

Теперь Светлова уже не могла не думать про портрет Роппа… Пожалуй, безусловно, второе: «непостижимо отвратительный»!

Светлова снова углубилась в чтение…

«За дверью послышался шорох, как будто хлопали туфли, известка посыпалась с печи на пол…

В эту минуту обе половинки двери тихо, беззвучно стали отворяться; холодное дыхание повеяло в комнату; дверь отворялась сама; в той комнате было темно, как в погребе.

Когда дверь отворилась настежь, в ней показалась фигура…»

В это время в соседней комнате щелкнул автоответчик — и столь отрешенно углубившаяся в чтение Светлова чуть не подпрыгнула от ужаса.

«Что ж… — подумала она, — если Глинищевы прониклись такими же настроениями, их можно понять!»

Аня снова отыскала взглядом потерянную строчку:

«То был седой сгорбленный старичок; он медленно подвигался, приседая; лицо его, бледное и длинное, было неподвижно; губы сжаты; серые, мутные глаза, обведенные красной каймою, смотрели прямо без цели».

«Сколько, однако, у классика точек с запятой… — поразилась Светлова. — И что значит гений: все до единой — кстати! Н-да… Если ты хотела увидеть старика Роппа, Светлова, считай, что это случилось… — думала Аня. — И неудивительно, что Глинищевой он напомнил ее фамильное привидение».

В общем, если бы все словесные портреты составлялись с такой силой таланта — найти преступника не составляло бы особого труда.

Теперь уже с явным азартом она продолжила чтение:

«— А на что же мы будем играть? я вас предваряю, что душу свою на карту не поставлю… (Он думал этим озадачить привидение…) А если хотите, — продолжал он, — я поставлю клюнгер; не думаю, чтоб водились в вашем воздушном банке.

Старичка эта шутка нимало не сконфузила.

— У меня в банке вот это! — отвечал он, протянув руку.

— Это? — сказал Лугин, испугавшись и кинув глаза налево, — что это?»