В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта - Люси Уорсли Страница 13

Перемежающиеся «припадки» Джорджа похожи на эпилепсию, болезнь, которую георгианцы все еще связывали с луной. Парой веков раньше доктора, осматривавшие Джорджа, наверняка приписали бы ему одержимость дьяволом, и его лечение было бы намного менее гуманным. Однако в век Просвещения врачи уже начинали рассматривать эпилепсию как физическое расстройство, а не как свидетельство Божьего гнева. В своей изданной в 1746 году книге «Случаи эпилепсии» доктор Джон Андре писал, что, вопреки старому представлению о «божественной, дьявольской, колдовской и вообще сверхъестественной» природе этого недуга, на самом деле он вызывается «местным нарушением внутри и вокруг мозга».

И мистер Остин, с его замечанием о «непорочности» Джорджа, явно видел в страданиях сына физическую причину, а не Божью кару. Это новое понимание болезни принесло с собой и новую надежду, что ее можно лечить, а не просто терпеть.

Лечение Джорджа возмущает позднейших историков в немалой степени еще и потому, что он постепенно исчезает из семейных анналов и даже родная мать не считает нужным упомянуть его в завещании. Но с недугом Джорджа справлялись именно так, как было принято в те дни.

Доктор Андре, тогдашнее светило в этой области, утверждал, что пациентов лучше содержать под особым наблюдением, так как «яростные конвульсии» во время припадка «грозят им увечьем». Если, как предполагал Андре, причиной припадков служит обжорство, страсть, страх, печаль или злость, то эпилептиков лучше изолировать от общества. Тогда еще верили, что эпилепсия заразна, как бешенство. Поэтому, поселив Джорджа в компании эпилептиков, Остины поступили согласно последним медицинским рекомендациям. В опасные дни полнолуния санитары Каллэм, вероятно, давали ему рвотное. Полагаем, что они пользовали его омелой, валерианой, дурманом или чем-нибудь в том же роде и держали на успокаивающей «молочной диете».

Однако болезнь Джорджа оставалась семейным позором. Веря в ее заразность, специалисты считали, что «падучая может наследоваться как от отца, так и от матери». Поскольку брат миссис Остин страдал тем же расстройством, его воспринимали как родовое проклятие. Допустить, чтобы вышла наружу правда о состоянии брата, значило поставить под вопрос здоровье самих Джейн и Кассандры, что снизило бы их потенциальную цену на рынке невест.

За кипучей, шумной жизнью набитого мальчишками пастората скрывались свои тайны. Возможно, этим объясняется резкость, если не жесткость Джейн и ее сдержанность в выражении чувств. Мы никогда не знаем, о чем она в действительности думает, поскольку ей, как и ее братьям, предписывалось разделять строгие литературные пристрастия мистера Остина и «стрелоумие» миссис Остин. В Стивентоне редко велись разговоры о любви, о романах. «Люди ни в коем случае не должны вступать в брак по любви, — цинично писал ее брат Джеймс, — потому что тогда не будет разводов, а для адвокатов это смерти подобно».

Джейн и Кассандре, конечно, несказанно повезло: они росли в семье, где ценился интеллект. Но они сознавали, что путь в республику разума, открытый их братьям и ученикам отца, им заказан. Установления Стивентона заставляли их уважать труд мальчиков, корпевших над древними языками для преуспеяния на будущих судейских, церковных или хозяйственных поприщах, и помогать миссис Остин на кухне.

Это наверняка их задевало. Чему должны были научиться Джейн и Кассандра, чтобы стать молодыми леди?

Генри Тилни: «Вы еще были милой маленькой девочкой и вышивали дома салфеточки для подарков».

Кэтрин Морланд: «Боюсь, что не слишком милой».

Девочки сходного с Джейн и Кассандры происхождения обычно воспитывались дома под надзором матери. Хотя их отец был учителем и жили они в школе, в георгианском обществе считалось, что девушкам не пристало быть умными или привлекать к себе слишком много внимания. Джейн всю жизнь интересовали обычные, неисключительные девушки и их судьбы. У ее скромнейшей героини Фанни Прайс было «личико без румянца, без иных бросающихся в глаза признаков красоты», а Кэтрин Морланд, «лишенная всего истинно героического», бывала «порою даже туповатой». Величайшая заслуга Джейн в том, что она позволила самым обыкновенным, несовершенным, земным девушкам, читающим ее книги, почувствовать себя героинями.

Миссис Остин находила время исполнять традиционную материнскую повинность — учить дочек чтению и письму. Набор костяных кубиков с буквами алфавита — такими пользовались для обучения детей грамоте — передавался Остинами из поколения в поколение, и сегодня вы можете полюбоваться им в музее Лайм-Риджиса.

Однако по свидетельству ее внучки, образованием самой миссис Остин «не очень занимались». Но, несмотря ни на какие «школьные упущения», ее речь «выделялась блеском и умом», и к тому же миссис Остин «писала великолепные письма как прозой, так и стихами». На матери лежала также особая обязанность обучать дочерей писать непринужденные, обманчиво беззаботные письма, которые связывали членов семей Остин и Ли в прочную раскидистую сеть. В этом миссис Остин, безусловно, преуспела.

Миссис Остин также отличалась в рукоделии — неизменном занятии всякой знатной молодой леди. Если говорили, что георгианская леди «работает», то подра зумевали, что она работает иглой, и Джейн была мастерицей стачивания. «Мы не покладая рук шьем рубашки для Эдварда, — писала она. — Могу с гордостью сказать, что во всей компании я самая искусная». Она и вышивала чудесно, украшая салфетки своей знаменитой гладью. Сохранился датированный 1787 годом образчик рукотворчества «Джейн Остин» — вероятнее, одной из представительниц кентской ветви семейства — с цитатой из «Книги общей молитвы». Слова «В день скорби воззову к Господу, и Он услышит меня», вышитые на ней аккуратнейшими крохотными крестиками, — достойное высшей похвалы торжество послушания пальцев и разума. Пусть это не произведение Джейн, но именно такого рода вещи ей предписывалось делать. Даже если Джейн, как Эмма Вудхаус, «про себя ни с чем не соглашалась», она «вслух ничего не оспаривала».

Нам может показаться, что вышивание крестиком — не самое интересное в жизни, однако дамы семейства Остин получали истинное удовольствие от тонкой работы. «Мама в восторге, — писала Джейн, — от перспективы экипировки новой куклы». Всей семьей они мастерили и украшали бумажные шляпки, да еще и обшивали местную бедноту. Это было полезное времяпрепровождение. В нем присутствовала и доля эгоизма, ведь при прокладывании стежков «мысли женщин могли идти своими путями», а не следовать чужим предписаниям.

Музицирование, один из стандартных навыков многих молодых леди, было настоящей страстью Джейн, хотя, что характерно, она ценила свои успехи «очень невысоко». В пасторате ей посчастливилось иметь учителя, помощника органиста Винчестерского собора, который посещал частных учеников в Стивентоне и других селах. «Я упражняюсь каждый день, сколько могу, — писала Джейн, — хотелось бы больше — ради него». Ее романы демонстрируют прекрасное понимание мыслей музыканта: например, Эммы Вудхаус, которая достаточно талантлива, чтобы осознавать, что другие талантливее.