Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - Владимир Соловьев Страница 63

Короче, удручающий уровень здешней русской прессы понуждает не иметь с ней ничего общего — хотя бы из инстинкта самосохранения. Это для наших мам — им в самый раз. О стихах я уж не говорю — за пределами моей бывшей профессии (критики). Я, правда, раз в три месяца встречаюсь с рыжим странником, но, как «прекрасен дальний замок, приближаться нету смысла» — это во-первых, во-вторых, описание стран, в которых побывал, я поэзией не считаю, в-третьих, он напрочь занят американской аудиторией и то, что недобрал в России, пытается по-волчьи выгрызть здесь. Дай бог ему удачи, хотя литература — не ипподром, а честолюбие выедает человека, как метастазы. Американцы (те из них) в выгодном положении по сравнению с русскими: они читают переводы действительно замечательных стихов, которые были написаны 10 или 7 лет назад.

Кстати, наше преимущественное с американцами общение дало некоторые сдвиги в языке. Мой отнюдь не так хорош, как хотелось бы (отвлекают занятия в русском), и не так хорош, как у Лены: вот кто вундеркинд, хотя английский она ненавидит почти так же, как НЙ. С ней мы вскоре закончим нон-фикшн — по мере писания главы переводятся и появятся в виде самостоятельных статей, хотя перевод — такая проблема, что становится страшно. Человек рождается все-таки с одним языком: здесь Бог надел на человека узду и предупредил его легкомыслие. Язык и смерть — два препятствия на пути человеческого зазнайства. А исключения только доказывают правило, увы. (Естественно, я говорю только о писателе — инженеру, врачу или домохозяйке все равно, с какой сотней-другой слов орудовать.) Я не стану писать о человеческих превращениях, как и ты не пишешь, а что касается одиночества, то здесь оно такое же звонкое, как и везде. Еще раз: слава богу, в мире существуют не одни иммигранты, иначе можно было завыть с тоски (либо со скуки).

Если удастся сбросить с себя через год-другой ряд иных обязанностей (нон-фикшн, инглиш, заботы о хлебе насущном), то буду писать дальше, что писал в Москве, хотя и иначе. Вся беда в том, что, с одной стороны, хочется довести до конца начатое, а с другой, плюнув, взяться за новое, одолевающее. К тому же и перерыв получился приличный. Делать такие рискованно. Плюс возраст — уже не тот, что прежде, и подъемы не так стремительны. Еще один плюс — здешняя ситуация, где язык знают враги, а друзья не знают…

А как кто? Фазиль? Тоня (Искандер)? Володя, Ира (Войновичи)? Таня (Бек) — замужем? Слуцкий?

У нас в Куинс-колледже (где у нас с Леной был сдвоенный сколаршип на год) чуть не через месяц выступают советские поэты. (Это по части профессора Тодда, который организовывал их вечера и о котором подробно в упомянутом рассказе «Мой друг Джеймс Бонд».) Через неделю Окуджава. Были с разным успехом — Евтушенко, Вознесенский, Высоцкий, Ахмадулина. Нашествие русских поэтов: как мусульмане — в Мекку. Две формы успеха (или неуспеха). 1. Зал (а значит, деньги, аудитория русская). 2. Пресса (американская, прежде всего «Нью-Йорк Таймс», естественно).

Здесь случаются неожиданные парадоксы: к примеру, Рыжий завидует (с переживаниями) Вознесенскому, потому что последнему платят вчетверо-впятеро больше: не по себестоимости, но потому что добавляется вес представляемой страны. Я ни на одном вечере не был, хотя все они происходят в пяти минутах от нашего с Леной кабинета и в семи минутах от нашей аудитории. Но на таком же расстоянии — бассейн: роскошный, с зеленой водой, с прекрасными пловчихами, похожими на русалок, в которых иногда с удивлением узнаешь своих студенток, с лоснящимися неграми, которые выныривают около тебя как доисторические животные… Короче, бассейн — моя слабость, я предпочитаю его поэтическим вечерам, Бог меня простит.

5. 11. 79

…В Русском институте Колумбийского университета, где я работаю, нет русской машинки (или есть, но я не нашел) — пришлось притащить из дома. Это, конечно, мелочь, но позволяет заглянуть в ту область американской мифологии, которая называется славистикой. Впрочем, не будем уподобляться свинье под дубом… Сейчас я сижу в кабинете человека, который временно, на четыре года, ушел работать в Белый дом, но, похоже, через год вернется, все зависит от выборов, зовут его Збиг (Збигнев Бжезинский, помощник президента по национальной безопасности). Лена говорит, что у него лицо, как бритва. Я недавно назвал его… (в статье, но как именно — не помню, а ручной инглиш в копии отсутствует) польским мальчиком — наверное, это не очень приятно, когда ты второй человек после президента. Здесь то хорошо, что не надо читать лекций и отвечать на заковыристые вопросы студентов. В прошлом году мы вели семинар по-английски в Куинс-колледже, а я еще читал лекции по-русски — тяжело. Сейчас многое изменилось. Мама от нас уехала, у нее отдельная квартира, по вашим стандартам — двухкомнатная, по-здешнему — однобедрумная. Юджин ушел от нас в частную школу и приезжает только на уик-энды — школа в нескольких часах езды от Нью-Йорка. Мы пишем свои научные работы — и совместные, и отдельные, которые, несмотря на свою академичность, вызывают яростные споры, но больше среди здешних русских, потому что наших теперешних соотечественников (американцев) ход наших мыслей вполне устраивает. Как и прежде, у нас несколько жанровых сфер, в которых с попеременным успехом и работаем. Мы часто вспоминаем твою страну и время, в ней проведенное, а также друзей и врагов, в ней оставленных. Мы не унываем и не теряем надежды увидеть первых и не увидеть вторых. Немного путешествуем. Недавно были в Нью-Хейвене, в Йельском университете, на конференции славистов, где читали свои доклады, а чужих не слушали: может быть, ты об этом слышала, у Лены был доклад, который привлек наибольшее внимание, и дискуссия вокруг него до сих пор не утихает, а скоро, наверное, разгорится с новой силой — после публикации полного его текста. Доклад о бесах, но с маленькой буквы. (Фактически наша совместная работа о советских диссидентах, но зачитанная одной Леной. Она частично воспроизведена в «Записках скорпиона», зато здесь — вослед этой главе — идет «Спасибо академику Сахарову», всячески рекомендую!)

Если ты помнишь героиню одной пьесы Олеши, она составила два списка, будучи педанткой: благодеяний и преступлений революции. Если говорить о Нью-Йорке в подобном жанре, то в последнем надо поместить грязь, тараканов, тайфуны, забастовки, Гарлем, отсутствие пододеяльников (в отличие от Лены привык — и нравится) и русского ржаного хлеба (сейчас сколько угодно), а также безработицу, инфляцию и безумную квартирную плату, но в другой список также есть что занести, и это делает жизнь веселой, хотя и не беззаботной. Также плохие в основном передачи по телевизору плюс рост преступности. Это, кажется, всё. Я сделал так, что в моей жизни оказалось две, и я доволен обеими.

1. 8. 89

…Твоими словами — тебе: вымысел сличай с правдой. Моими: иногда прямой путь короче обходного, слова обозначают то, что они обозначают, а не то, чего они не обозначают. Или я отвык здесь от иносказаний?

Вообще, в письмах лучше объясняться в любви, а не выяснять отношения…

Мне кажется, близость людей — это когда не стыдно признаться в своей неправоте. Вероятно, я был не очень точен в выборе слов — это моя неправота пред тобой. Другая моя неправота, что когда Сережа (Довлатов) сказал мне по телефону, что от тебя мне письмо (то самое), я был нетерпелив и попросил письмо открыть и прочесть. Я, правда, никак не ожидал такого письма. Но в любом случае Сережа оказался вовлечен, это моя ошибка, больше я ему не скажу ни слова, хотя он, за недостатком внешних событий, по-бабьи любопытен, не говоря уже о том, что выдумщик. Да не послужим для него сюжетом и не станем верить тому, что он говорит тебе обо мне, а мне о тебе. Ты права — это наши отношения, третий лишний, я это письмо не покажу даже Лене.