Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - Владимир Соловьев Страница 64

Но, Юнна, а где твоя неправота? Если ты ее не признáешь, то я вынужден действительно превратиться в психопата и воскликнуть вослед безумному Лиру: «Я не так перед другими грешен, как другие — передо мной».

Ты хоть помнишь то свое письмо с инициалами, от которых я просто обалдел. А.С. — это кто: Сахаров? Солженицын? Александр Семенович Кушнер? Я обо всех писал, включая А.С. Пушкина. Юнна, есть такое слово maveric, теленок без клейма, а по-русски — говно приблудное, или (приличнее) колобок. Так как же, будучи сама таким вот независимым, отдельным человеком, ты не признала это качество за мной, только в иных жанрах — в критике, в прозе, в журналистике? Мне казалось, мы неплохо друг друга понимаем. Выходит, я ошибался…

Я пишу это письмо потому, что все остается по-прежнему и мое отношение к тебе не изменилось, что что-то ты должна понять, иначе трудно общаться.

Я тебе признателен за передачу Косте (Щербакову, главреду «Искусства кино», знал его еще по «Комсомолке», где он меня печатал) — он тут же прислал телеграмму, что статья идет в десятом номере и чтобы я послал фото и био. Я послал с оказией — ту самую англ. аннотацию: какой я есть, такой есть, я не хочу, чтобы обо мне узнавали помимо меня. Потом я получил от него прекрасное письмо с лирическими воспоминаниями о прежних отношениях, с немыслимыми комплиментами: талантливая, блестящая, причем не только от себя, но и от редакции. Это о той самой статье, которая, согласно твоему прогнозу, никогда не будет напечатана, разве что в «Мол. гв.» (об отце и сыне Тарковских). Так удивительно ли, что был возмущен тем, что ты написала и о статье, и о романе, и об инициальных товарищах!

Со статьей ты оказалась не права, а я в накладе — если бы она была передана раньше, ее бы давно уже напечатали. Костя, естественно, просил прислать еще тексты, и с той же оказией я ему выслал первый попавшийся. («Искусство кино» напечатало еще по главе из нашей с Леной кремлевской книжки (о Польше) и из «Трех евреев» — о КГБ и стукачах.)

Может быть, я погорячился, мне не надо было реагировать на твое горячечное письмо. Тем более, похоже, события тебя изменили и ты в конце концов передала статью, которую обругала и сочла непроходимой. Об устарелости я написал зря, но, м.б., критика — тот жанр, который ты не очень чувствуешь? О. Манд. назвал Ахматову столпницей на паркете (-ине?) А что он писал о Блоке? Но с каким блеском! А Блок об акмеистах — «без божества, без вдохновенья»? Юнна, нет иерархии жанров — кусок манд. критики так же хорош, как его стих. И не потому, что он поэт. Альтман художник не меньший, чем Арс. Тарковский поэт, но вспомни преждевременный некролог Альтману, написанный Абрамом Эфросом. А гениальный «Промежуток» Тынянова, а статья Гоголя о поэзии — что тот писал о Державине? Это тоже жаль — что ты ни меня не понимаешь, ни жанр, в котором я работаю (все реже и реже — только что опубликовал главу из «Романа с эпиграфами» — «Апология критики, или Прощание с любимым ремеслом», с цитатой из тебя).

Ладно, инцидент исчерпан…

28. 1. 2003

Юнна, получил вчера от тебя посылку — спасибо за стихи и письмо. Книги я, конечно, читал и рассматривал ту из них, что с картинками (мой приятель — нью-йоркский книгарь, который привозит книги из Москвы до того, как они поступают в московские магазины), но письмо живо напомнило нашу московско-питерскую переписку — всё на месте, и энергия, и талант, и темперамент. И еще рад был снова почувствовать в тебе созвучного и родного человека. Узнав о «Триумфе» пару лет назад, на радостях тиснул статью о тебе в «Новом русском слове».

Что у нас? Книжки с год назад вышли одним залпом, надеюсь, ты видала не только тверские издания. Самый ответственный — большой, в килограмм весом, том в «Алетейе», куда вошел «Роман с эпиграфами» + 17 рассказов (некоторые превосходные) и восемь мемуаров. Тираж — всего полторы тысячи, хотя мне говорили, что были допечатки. В АСТ тиражом 10 тысяч вышли оба моих лжедетективных романа «Похищение Данаи» и «Матрешка», а Захаров выпустил «Три еврея» (5 тысяч плюс допечатки) — тот же «Роман с эпиграфами» + «Два Бродских» и «Бикфордов шнур» (там есть о слабоумии и посредственности скушне-ра, но про квартиру и прочее он так не думает — ты ошибаешься, — а просто врет, прекрасно зная, что врет: я его так и назвал «поэт-воришка, мемуарист-врунишка» и настоял, чтобы его инсинуации были напечатаны на задней обложке моей книжки). Еще «Совершенно секретно» выпустило нашего с Леной «Довлатова вверх ногами» — 7 тысяч. Вот тебе отчет, если ты получила только тверские книжки…

В отличие от тебя мы никаких премий не получаем, хотя номинируемся регулярно. Дардыкина из «МК» напечатала восторженную статью о «Семейных тайнах» и номинировала на Нацбестселлер и Букера, но я даже в финал не прошел. На церемонии последнего Дардыкина спросила, почему не попал мой роман в финал, на что кто-то из членов жюри стал говорить против «Трех евреев». Лично мне такая аргументация кажется фантастической, потому что рассматривается один роман, который есть вещь в себе, а другие книги автора не имеют отношения к обсуждению. Зато тех же «Трех евреев» очень поддержал в нескольких статьях Павел Басинский, да и Дардыкина написала о романе, что «беспощадный». Я бы добавил: к самому себе.

Я живу поверх идеологий и барьеров, на необитаемом острове, сам по себе, как и мои коты, которых за это люблю и с которых делаю жизнь. Как и Лена. Ее номинировали на «Белкина», но она не прошла в финал, а Надя Кожевникова только что номинировала на Национальный бестселлер. Проза у нее блистательная — говорю не как муж, а как критик. Прецеденты есть, аналогий не вижу.

Месяц назад закончил роман о человеке, похожем на Бродского (чтобы сделать Бродского похожим на человека, а не на памятник, который он сотворил себе при жизни, а теперь на нем паразитируют его лжедрузья). Книга абсолютно оригинальна, сложна и не походит ни на что, есть очень сильные и страшные куски, многие герои под собственными именами. Там, где кончается документ, я и начинаю, и там, где документ недостаточен, вступает в силу художественный вымысел — тот самый, над которым слезами обольюсь. К сожалению, давно не писал из-за романа рассказы, а это мой любимый жанр, как для тебя стихи. Можно и так сказать: живу в свое удовольствие — пока жив. Плюс «Парадоксы Владимира Соловьева» — сначала на здешнем ТВ, потом на радио и теперь в газете «Русский базар» ( www.russian-bazaar.com). Там же и Лена. Так как у меня авторская рубрика, то тащу туда все жанры — от литкритики и политики до прозы и очерков. Собрать бы все это в книгу, но кому это нужно?

Из домашнего. Жека в Ситке, Аляска, двое очень разных сыновей (моих внуков), две галереи, Лена провела у него вторую половину лета, помогая в работе как консультант по искусству, я прожил дней десять. Очень с ним дружны, отзывчив, добр, заботлив и нежен. Каждый год вместе, двумя семьями, путешествуем по Америке: Калифорния, Новый Орлеан, четыре юго-западных штата. Об этом есть в моих «алетейных» рассказах («Аляска», «Окарина») и в повести «Как я умер», которую напечатал сокращенно только в Нью-Йорке (позже вышла в одноименной книге в издательстве «РИПОЛ классик»). «Алетейный» фолиант я пытался вручить вчера Штемлеру для тебя, но он сослался на болезнь и не взял. Или там какие-то пен-клубовы конфликты, но я прервал, ибо какое мне до этого здесь дело. Хотелось бы, чтобы ты этот том раздобыла и прочла. Там я есть я.