Дымка. Черный Красавчик - Виль Джемс Страница 65

Джери держал собственный экипаж и двух лошадей. Он возил седоков то на одной, то на другой лошади.

Моего товарища, высокую лошадь с широкой костью, прозывали Капитаном. В молодости это был, должно быть, статный, красивый конь, но он состарился, хотя еще гордо носил голову и выгибал шею. Он рассказал мне, что молодым участвовал в Крымской войне. Он принадлежал тогда одному кавалерийскому офицеру и шел во главе полка.

На другое утро, после того как меня хорошо вычистили, Полли пришла с девочкой посмотреть на меня и познакомиться со мной.

Гарри помогал все утро отцу на конюшне. Я слышал, как Джери сказал про меня, что из меня выйдет отличная извозчичья лошадь. Полли принесла мне кусочек яблока, а девочка – ломоть хлеба. Они ласкали меня и хвалили так, что мне показалось, будто я опять стал Черным Красавчиком. Мне было так приятно чувствовать себя снова любимым, что я старался всячески выразить мою благодарность новым хозяевам. Полли сказала, что я даже был бы слишком красив для извозчичьего экипажа, если б у меня колени были целы.

– Кто знает, отчего случилось это несчастье? – сказал Джери. – Я не думаю, чтобы он сам был виноват. Назовем его Джеком, Полли, как звали старую лошадь. Что ты скажешь?

– Хорошо, – отвечала Полли.

– Мне нравится это имя, пусть оно не переводится у нас.

Это утро Капитан провел в езде. Гарри пришел после школы задать мне корму и напоить. После обеда меня заложили, причем Джери тщательно пригнал сбрую и узду, чтобы я чувствовал себя ловко. Я вспомнил нашего доброго кучера Джона Манли. На меня надели не строгую узду, а простую, свободную уздечку. Это было настоящее блаженство!

Проехав несколько переулков, мы выехали к той большой извозчичьей бирже, мимо которой мы проезжали, когда Джери крикнул «Добрый вечер!». С одной стороны улицы тянулись высокие дома с причудливыми вывесками, с другой была старинная церковь и кладбище, огороженное чугунной решеткой. Вдоль решетки стояли извозчичьи экипажи. На земле валялись клочки сена; многие извозчики стояли кучкой и разговаривали, а некоторые из них сидели на козлах и читали газету. Два-три человека кормили своих лошадей сеном и поили их. Мы остановились подле крайнего извозчика. Несколько человек тотчас обступили нас.

– Лошадь как раз годится для похоронной процессии, – заметил один из них, осмотрев меня.

– Слишком нарядная лошадь для извозчика, – сказал другой. – Смотри, Джери, как бы не оказалось в ней какого-нибудь скрытого порока.

– Чего же мне смотреть? – весело отвечал Джери. – Окажется, тогда и увижу, а вперед загадывать бесполезно.

К нам подошел широколицый мужчина в толстом сером кафтане с капюшоном, с большими белыми пуговицами. Шея его была повязана голубым шарфом; из-под шляпы виднелись седые волосы, но, несмотря на седину, человек этот имел бодрый вид, и видно было, что он пользуется всеобщим уважением, потому что ему сейчас же уступили место. Он осматривал меня, как будто собирался купить, и наконец высказал свое мнение.

– Лошадь по тебе, Джери, – сказал он. – Мне все равно, сколько ты за нее заплатил, но она стоит того.

Итак, мнение обо мне установилось на бирже.

Человека в сером кафтане звали Грантом. «Грей Грант» или чаще «хозяин Грант» – так величали его извозчики. Он был старейший между ними и решал все дела биржи. Добродушный и разумный в трезвом виде, он становился суровым, когда ему случалось выпить. В таких случаях все боялись его кулака.

В первую неделю моей службы на новом месте мне пришлось довольно помучиться. Я не привык к городскому шуму и к сутолоке экипажей. Лондонская толпа людей и лошадей смущала меня; я все боялся беды, но вскоре страхи мои прошли: я убедился в том, что Джери везде сумеет выбраться, и вполне доверился ему. Он же, видя мое усердие, никогда не употреблял бича, который красовался в стойке подле него.

В короткое время мы отлично поняли друг друга. В конюшне я пользовался самым лучшим уходом; Джери делал все возможное для удобства своих лошадей. На ночь с нас снимали недоуздок, и мы могли свободно ворочаться в стойле, как нам вздумается. Нас держали в большой чистоте и часто меняли пищу, которой было всегда вдоволь, так же как и воды. Джери ставил ведра со свежей водой в стойла, и мы могли пить сколько угодно. Некоторые кучера боятся того, как бы лошадь не выпила слишком много воды, но это совсем неверно: если лошадь имеет возможность часто пить, то она не выпьет сразу много, и это гораздо полезнее для нее.

Джери только тогда не ставил нам воды, когда мы бывали разгорячены. Между тем сколько есть конюхов, которые уйдут домой пить свое пиво, а нас, лошадей, оставят с сухим овсом и сеном без капли воды, так что приходится часами терпеть жажду, после чего всегда выпьешь слишком много. Но что было всего лучше на моем новом месте – это воскресный отдых. Без него вряд ли извозчичья лошадь могла бы вынести свою недельную работу. Весело было хорошенько отдохнуть и поговорить между собою. В один из таких воскресных отдыхов я узнал историю моего товарища, Капитана.

Капитан начал службу у военного; его с детства готовили в полковые лошади. Во время Крымской кампании ему пришлось идти с хозяином в дальний поход. Он рассказывал, что, пока он учился, военная жизнь казалась ему очень веселой. Весело было идти в ногу с целым рядом лошадей, поворачивать направо и налево по команде и пускаться во весь карьер при звуках труб и барабанов. Капитан был смолоду красивым темно-серым конем в яблоках. Его молодой хозяин очень любил его и обращался с ним с большой заботой и лаской.

Все шло прекрасно для Капитана, пока не наступила война. Когда пришлось отправиться на большом корабле в далекую чужую сторону, он изменил свое мнение о военной службе.

– Представь себе, – говорил он мне, – что нас на длинных ременных петлях перекидывали с берега на палубу. Это было ужасно. Приходилось перелетать по воздуху через широкую полосу моря. На корабле нас заперли в крошечные стойла без окон, после чего мы долго не видали света божия и не могли хорошенько расправить ноги. Иногда корабль высоко подымался большой волной, и нас швыряло во все стороны. Конечно, нам делалось дурно и головы сильно кружились.

Но наконец наше мучение кончилось. Нас опять обвили ремнями, приподняли и перекинули на берег. Мы заржали от радости, когда ноги наши коснулись твердой земли.

Вскоре оказалось, что страна, куда нас привезли, мало походила на нашу родину. Погода здесь была дурная. Стояли холода; на земле часто лежал снег, который таял и превращался в грязь. Некоторые из офицеров и из солдат, положим, так любили своих лошадей, что придумывали всякие средства для того, чтобы оградить их от холода и сырости.

– Ну, а что ты скажешь насчет сражений? – спросил я. – Должно быть, это самое худшее?

– Еще бы! – отвечал Капитан. – Пока мы чувствовали узду в твердой руке хозяина, нам не было страшно, а скакать при звуках музыки было даже очень весело! Тут и не замечаешь разрывающихся гранат, свистящих мимо ушей пуль, сабельных ударов. Несемся в каком-то чаду. Много видел я на поле сражения искалеченных и умирающих лошадей, но как-то мысль о грозящей мне самому опасности не приходила в голову. Бодрый голос, которым мой хозяин посылал своих солдат вперед, вселял в меня уверенность, что ничего плохого с нами не случится. Видал я солдат смертельно раненных, валившихся с лошадей, слыхал стоны умирающих, натыкался на людей и лошадей, умирающих и умерших; приходилось ступать по земле, сделавшейся скользкой от застывшей крови, и все-таки до одного ужасного дня я не знал слишком большого страха. Зато этот день я никогда не забуду.