Шесть масок Владимира Путина - Клиффорд Гэдди Страница 47

Вероятно, никакой другой личный опыт, кроме приобретенного в Дрездене, не мог сделать большего для осознания Путиным того факта, что в дальнейшей своей жизни, не важно, будет ли она связана с КГБ или нет, нельзя полагаться на слепую верность какой-либо идеологии или политическому лидеру. Отныне его верность относилась только к самой стране, а не к какой-то системе государственного управления. Неустойчивая ситуация в ГДР второй половины 80-х оказалась хорошей площадкой для подготовки Путина к переезду в Москву десятилетие спустя, в 1996 году.

Опыт ГДР поставил перед ним важные вопросы. На чьей стороне он на самом деле? Что это за стороны? Чьим интересам он служит? Может ли быть уверен, что его усилия потрачены не зря, или не сделаны ли они в интересах тех людей, чьи убеждения он не разделяет или которых даже считает врагами? Как можно быть уверенным, что тебя просто не используют как инструмент? Для Путина ответом на все эти вопросы явилось решение, что именно считать «правдой», и определение высших ценностей, которым следует служить в первую очередь.

Никогда не доверяй отдельным организациям или какой-то конкретной идее и, конечно, никогда не доверяй полностью человеку или узкому кругу лиц, даже если ты тесно с ними связан. Наблюдай и жди, как обернется дело. Старайся не отменять будущих решений ради сиюминутной необходимости, но при этом старайся оставаться отстраненным так долго, как это возможно. Путин видел, что коллапс ГДР «неизбежен». О чем он «действительно сожалел», когда Берлинская стена и вся прочее рухнуло, так это об «утраченных позициях Советского Союза в Европе, хотя умом я понимал, что позиция, которая основана на стенах и водоразделах, не может существовать вечно. Но хотелось бы, чтобы на смену пришло нечто иное. А ничего другого не было предложено. И вот это обидно». Путина шокировало то, как социалистический блок рассыпался в Восточной Европе, «они [группа вокруг Горбачева в Москве] просто бросили всё и ушли» [285]. Десятилетие спустя Путин попробует создать в Москве что-то другое, более устойчивое, что-то, что поможет восстановить России утраченные позиции.

Разочарованный тем, что ему пришлось пережить в Дрездене, Путин вернулся в СССР в начале 1990 года. В родном городе он стал работать в Ленинградском государственном университете и одновременно начал писать диссертацию [286]. За время его отсутствия в Ленинграде многое изменилось. Фактически, пока Путин усваивал ценные уроки в ГДР, он пропустил целую сессию жизненных уроков, которую получили те, кто оставался в СССР. Как говорила его жена Людмила в интервью, также вошедшем в книгу «От первого лица»: «Перестройку и все то, что происходило в 1986–1988 годах, мы в Германии наблюдали только по телевизору. Поэтому о том воодушевлении, о том подъеме, который был у людей в те годы, я знаю только по рассказам» [287].

Конец 80-х был временем интеллектуального и культурного брожения и креативности в СССР, так же как и временем политических сдвигов. Когда семья Путина вернулась домой, вместо того чтобы принять дух времени, они поняли, что вернулись в агонизирующую страну, где «в тот момент все, включая правоохранительные органы, находилось в состоянии разложения» [288]. Людмила Путина вспоминала «дикие очереди, карточки, талоны, пустые прилавки». В противоположность сравнительной доступности товаров в ГДР, Людмила обнаружила, что ей «первое время после возвращения было даже страшно по магазинам ходить». «Я не могла, как некоторые, искать, где подешевле, выстаивать очереди, – говорит она. – Просто заскакивала в ближайший магазин, покупала самое необходимое – и домой. Впечатления были ужасные» [289].

Если бы Путина не отправили в 1985 году в Дрезден, а перевели на низкоуровневую работу в Москве, оставили в Ленинграде или перевели в какой-нибудь другой регион России, то тогда у него был бы совершенно другой жизненный опыт и он мог бы обсуждать с коллегами и друзьями происходящие события. Однако служба в ГДР оказала довольно специфическое и в некотором роде негативное влияние на его взгляды на жизнь. Служба же в Советском Союзе точно так же могла оказать на эти взгляды заметное влияние. Вероятно, тогда бы у него сложилось более позитивное восприятие России 90-х, родившейся именно из бурления 1980-х, а не из распада СССР. Ученый-русист Леон Арон в своей весьма глубокой и хорошо проработанной истории этого критического для России периода – книге Roads to the Temple, описывает, насколько сильно страна изменилась за время правления Михаила Горбачева [290]. Его политика гласности, или, по-другому, политической открытости, перевернула советскую политическую мысль с ног на голову. Запретные раньше темы, такие как мириады преступлений государства, бесчисленные нарушения личных и общечеловеческих прав и свобод вышли наружу по призыву Кремля и советского руководства. Это был проект элиты самого высокого уровня, который привел все остальное население на неизведанную территорию. Краеугольные камни советской идеологии были развенчаны. Газеты, журналы, экраны телевизоров и кинотеатров были заполнены шокирующими откровениями. Вал публикаций на эти темы только рос [291].

Как пишет Леон Арон: «Миллионы людей читали о событиях всего лишь трехлетней давности, – то есть происходивших в то время, когда Путин был еще за границей, – которые можно было квалифицировать как преступления… Очереди к газетным киоскам, иногда превращавшиеся в толпы народа, опоясывающие квартал, выстраивались в шесть часов утра, и дневной запас газет распродавался за два часа» [292]. Арон рассматривает, как советские печатные издания, вроде газеты «Аргументы и факты», стали источником критических комментариев, в результате чего число их подписчиков за три года выросло по экспоненте. Пока Владимир Путин листал немецкие газеты в поисках крупиц информации, имеющей ценность для разведки, или пытался найти факты о закулисных процессах в ГДР, 20 миллионов человек в СССР читали «Аргументы и факты». Даже литературные журналы, иллюстрированные еженедельники и такие «старые коммунистические борцы», как «Известия» и «Комсомольская правда», привлекли миллионы новых читателей [293]. Известные книги и статьи, вроде романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» или «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, прежде запрещаемые советской цензурой, широко издавались и находили своего читателя. Фильмы, подобные ленте грузинского режиссера Тенгиза Абуладзе «Покаяние», полные слегка завуалированной критики сталинской эпохи, показывались в советских кинотеатрах. О них много говорили как на Западе, так и в СССР [294].