Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл Страница 51

– С каких это пор их обещания хоть чего-то стоят?

– Я по крайней мере почувствую себя женщиной, а не скотиной.

Я сижу на краю кровати и делаю вид, что опять починяю Лотти руки и ноги, а сама слушаю изо всех сил. Может, я стала скотиной, а сама не заметила, потому что ногти мне теперь приходится обкусывать, чтобы не превратились в когти. Когда Эрика с Леной принимаются кричать друг другу скверные слова, я выбираюсь наружу и бегу к пустому птичнику, а бобы – при мне. У каждого и впрямь есть черный шов на брюшке, и та история была взаправду, может, и остальные тоже? Выбрав место рядом с металлическим столбом – чтобы волшебным бобам было по чему карабкаться, – принимаюсь рыть. Земля вся промерзла. Ямки у меня получаются не такие глубокие, как у Грет, но поверх потревоженной почвы я накидываю снег.

– Один сгниет, один схороним, один голубке, один вороне, – проговариваю я ее посадочное заклинание – трижды, чтобы уж наверняка.

А потом думаю, не сходить ли мне в башню к дяде Храбену. Там пирог, ириски, и я схитрю и стащу у него свои жакеты и красные варежки с вышитыми белыми снежинками – их мне Грет связала. Но поздно: Эрика уже идет за мной, согнувшись под ветром, а глаза у нее красные от слез. Я молча иду с ней в наш сарай. Когда сплю, я вижу во сне, как влезаю по бобовому ростку, выше и выше, рассвет за закатом, зима за зимой. И наконец добираюсь до верха и попадаю в волшебную страну великанов, арфы там играют колыбельные, гусыни откладывают столько золотых яиц, что хватит на шесть завтраков, но тут обнаруживаю, что кого-то забыла внизу. Однако бобовый росток увял и умер. Я не могу вернуться.

Просыпаюсь грустная, а когда бреду мимо птичника, никаких ростков не видать, а в сказке про Джека он вырос за ночь. Может, он не растет, потому что я забыла сказать за бобы спасибо. А теперь всё. На Рождество Эрика дарит мне кроватку, сплетенную из соломы, – для Лотти.

Всякий раз, когда папа возвращается с охоты, Грет делается гадкая. Лицо у нее краснеет. Завтрак пригорает, и она швыряет тарелки в мойку.

Под дверь из наружной комнатки, где хранится добыча, подтекает кровь. Дверь на замке, как у Синей Бороды; я заглядываю в замочную скважину и вижу оленя с грустными глазами, фазанов и зайца, они висят на громадных крюках под потолком. По ночам коты слизывают кровь, а она с каждым днем все темнее. В следующее воскресенье папины друзья-охотники приедут на ужин и будет жареная оленина и Hasenpfeffer [91] с картофельными тефтелями и Blaukrauf [92].

– У меня только одна пара рук, – говорит Грет в потолок, точа здоровенный тесак и раскладывая ножи. – Господи, в этом доме навалом дел и без игры в мясника. – Она делает мне злые глаза. – Не путайтесь под ногами, девушка, будьте любезны.

Я выбегаю наружу и возвращаюсь, только когда старик с мальчиком зашли за головами и лапами, которые Грет не нужны. На кухне пахнет ржавым железом. Над здоровенными сковородами с мясом мельтешат несколько мух.

– Все в дом, все в дом. – Грет поспешно прячет деньги в карман. – В наше время много кому приходится довольствоваться блокадной бараниной.

– Баранина – это из овцы.

– Собачатину я имею в виду. Вот что такое блокадная баранина: собачатина. – По ее голосу непонятно, она сердится все еще или нет. Грет иногда кладет Pfeffernüsse в Hasenpfeffer, и хотя само заячье рагу я есть не буду, имбирного печенья, которое идет, чтоб соус был гуще, я себе хочу немножко.

– Хочешь, я тебе зелень соберу, Грет?

Она смаргивает.

– Так-то лучше, скажу я. Да, тимьяну бы, Криста, и несколько веточек розмарина. А, и два лавровых листочка – с того дерева, которое в глубине сада.

В награду я получаю горсть печенья. Прошу рассказать сказку, и в ней все грохочет и лязгает.

– Жила-была красивая молодая дева, обещанная мерзкому жениху. Однажды пошла она его проведать – по пепельной тропке, просыпанной к его одинокому черному дому в чаще темного-претемного леса. Дома никого не было кроме старухи, которая сказала деве, что жених ее – разбойник, и велела ей бежать домой со всех ног. Но та глупая девка… – Тесак падает на кость, и осколки разлетаются в разные стороны. Грет утирает пот со лба краем фартука, заляпанным красным. Она могуче шмыгает носом… – Глупая девчонка – как и многие прочие – и ухом не повела, а потом уж поздно было: мерзкий жених и его дружки уже стояли на пороге. Старуха только и успела спрятать деву за бочкой. Злодеи вошли в дом, betrunken wie Herren [93], и втащили за собой юную девушку. Сначала они заставили ее пить с ними вино: стакан красного, стакан белого и стакан черного. А потом стащили с нее красивые одежды и свалили в кучу, чтоб потом продать на базаре. А потом… – Грет вдруг умолкает. Откашливается и косится на дверь.

– Что? – Голос у меня – не голос, а хрип. Мне уже хватит и того, что услышала, но я хочу знать, что дальше.

– А потом они… хм… когда все зло содеяли…

– Какое зло?

– Такое, что я тебе и сказать не могу. Скажу только, что длилось оно долго, и девушка кричала, и плакала, и звала на помощь Господа и всех его ангелов. – Она закапывается в оленя, выдирает у него потроха и легкие. – А когда они покончили с тем, что делали с ней много-много раз, она уже была мертва, и они отрубили

ей пальцы, поснимали с них кольца, а саму ее покромсали на мелкие кусочки и засолили.

– Они ее съели?

Грет опять глянула на дверь.

– Конечно. А потом бросили кости в огонь, чтоб получилось еще пепла – посыпать тропинку в лесу.

– А что же с-случилось с невестой?

– Она убежала домой и сказала отцу, и тот сделал так, чтобы разбойников отдали под суд. С них живьем содрали кожу, а потом отрубили им головы топором. – Грет смотрит не мигая в таз с потрохами. – Да, в тот день крови было столько, что она вытекала из Альтонского суда прямо в Эльбу54.

Теперь Эрикин черед получить новую работу – она будет сортировать громадные кучи одежды в таком месте, где гораздо теплее и чище, чем там, где она плела солому. Здесь длинные столы, заваленные красивыми шелковыми платьями, как были у мамы, а еще туфли, сумочки и горы шуб. Иногда я что-нибудь примеряю, но зеркала нет и посмотреться не во что. Среди одежды мы находим занятные вещицы: мыло и зубную пасту, вставные зубы, очки, фотографии, расчески. Человек, который за нами приглядывает, не кричит и не дерется. Его зовут Шмидт, он следит, чтобы суп в обед был горячий, и всем дает хорошо отдыхать. Чуть погодя он и мне назначает работу: у меня маленькие пальцы, и я могу распускать швы на шубах, чтобы портные их потом перешили.